Роберт Сойер - Вспомни, что будет Страница 24

Правда, к 2030 году Тео, а не Ллойд станет директором жутко продвинутого ускорителя элементарных частиц в ЦЕРНе — тахион-тардионного коллайдера. История знала много случаев, когда профессиональная ревность приводила к убийству.

И конечно, нельзя было исключать тот факт, что через двадцать лет Ллойд и Митико уже не будут вместе. Положа руку на сердце, Тео тоже нравилась Митико. А какому мужчине она не понравилась бы? Красивая, умная, теплая, забавная. Да и по возрасту она была ближе к нему, чем к Ллойду. Не мог ли он сыграть какую-то роль в их разрыве?

Тео уговорил рассказать о своем видении и Митико. Он отчаянно желал этого взгляда в будущее и страдал, что не пережил того, что было даровано остальным. В своем видении Митико находилась, по всей видимости, в Киото, куда, как она сказала, приехала с дочерью в гости к дяде. Не мог ли Ллойд дождаться ее отъезда из Женевы, чтобы явиться туда и свести старые счеты с Тео?

Тео ненавистна была сама мысль о такой возможности. Ллойд был его наставником, его коллегой. Они часто говорили о возможности получить вместе Нобелевскую премию. Но…

…но ни в той ни в другой статье об убийстве Тео не было упоминаний о Нобелевской премии. Конечно, это вовсе не означало, что ее не получит Ллойд, но все же…

Мать Тео страдала диабетом. Когда ей поставили диагноз, Тео изучил историю этого заболевания и наткнулся на имена Бантинга и Беста — двух канадских ученых, открывших инсулин. Точно так же, как Крик и Уотсон, как, впрочем, и Ллойд с Тео, Бантинг и Бест относились к разным возрастным группам. При этом Бантинг явно был ведущим исследователем. Но хотя Крик и Уотсон получили Нобелевскую премию совместно, Бантинг разделил премию не со своим напарником в проведении исследований, молодым Бестом, а с Дж. Р. Р. Маклеодом, боссом Бантинга. Возможно, Ллойд и удостоится Нобелевской премии, но не за получение бозона Хиггса, который так и не материализовался, а скорее за объяснение эффекта смещения времени. И разделит премию, возможно, не со своим младшим товарищем, а с каким-нибудь начальником, например с Беранже или кем-то еще из верхушки ЦЕРНа. Как это скажется на их дружбе, на их партнерстве? Какая ревность, какая ненависть смогут расцвести в период между нынешним годом и 2030-м?

Безумие. Паранойя. Но все же…

…но все же, если Тео убьют на территории ЦЕРНа (слова мальчика, что его застрелят на спортивной арене, все еще казались Тео малоправдоподобными), то его убийцей мог стать тот, кому удалось проникнуть в комплекс. ЦЕРН не был сверхсекретным и особо охраняемым объектом, но кого ни попадя за ворота не пропускали.

Итак, убить Тео мог только тот, кто имел возможность проникнуть в ЦЕРН. Кто-то, с кем Тео мог столкнуться лицом к лицу. И этот человек не просто хотел его убить. Движимый гневом и ненавистью, он всаживал в тело Тео одну пулю за другой.

Ллойд с Митико сели на диван в гостиной. Посуду можно было помыть и потом.

«Черт! — сокрушался Ллойд. — Ну почему это случилось? Все шло так хорошо, а теперь…»

А теперь, судя по всему, все могло развалиться на части.

Ллойд был немолод. Он не собирался так долго медлить с женитьбой, но…

…но мешала работа, и…

Нет. Не работа. Надо быть честным с самим собой. Он считал себя хорошим человеком, добрым и мягким, но…

…но, по правде говоря, он не был утонченным, никогда не слыл модником. Митико было не сложно сменить его гардероб, потому что все перемены были к лучшему.

О, конечно, женщины — и мужчины, если на то пошло, — говорили, что он хорошо умеет слушать. Но Ллойд знал: это не из-за того, что он мудр. Иногда он просто не знал, что сказать. Вот он и сидел помалкивал, становился свидетелем чужих взлетов и падений, свидетелем страданий и радостей людей, жизнь которых была более разнообразной, волнующей и чувственной, чем его собственная.

Ллойд Симкоу не был дамским угодником, не был бабником, не умел поддержать светскую беседу. Он был просто ученым, специалистом по кварк-глюонной плазме, типичным «ботаником», который в детстве не умел толком бросить бейсбольный мяч, в подростковом возрасте сидел, уткнувшись носом в книжки, в то время как его сверстники оттачивали навыки межличностного общения в ходе освоения тысячи и одной разной ситуации.

А годы пролетали — ему исполнилось двадцать, потом тридцать. Теперь уже за сорок. О да, ему сопутствовал успех в работе, время от времени он встречался с женщинами. Много лет назад у него была Пэм… Но ничего такого, что имело бы перспективу, могло бы стать постоянным, выдержать испытания временем.

До тех пор, пока он не встретил Митико.

Все было так хорошо. Ее смешили его шутки, а его — ее. Они сходились во взглядах на мораль и политику, у них практически по всем вопросам мнение совпадало, хотя воспитывались в абсолютно разной среде: он — в консервативной промышленной Новой Шотландии, а она — в космополитичном мегаполисе Токио. И снова Ллойду на ум пришли эти слова — «родственные души». Они как будто были предназначены друг другу судьбой. Да, Митико была замужем и развелась. Да, у нее есть… была дочь, но все же они с Ллойдом идеально подходили друг другу.

А теперь…

…а теперь и это стало казаться иллюзией. Люди во всем мире пытались решить, отражали ли видения какую-то реальность, но Ллойд принял эти картинки будущего как факт, как истинное отображение грядущего, неизменный пространственно-временной континуум, в котором он существовал, существует и будет существовать.

Но все же он должен был объяснить Митико, что чувствует он, Ллойд Симкоу, не большой мастер вести беседы, человек, умеющий слушать других. Он должен был объяснить Митико, какие сомнения его терзают, почему знание того, что через двадцать один год — через двадцать один! — они не будут в браке, так угнетает его уже сейчас, так отравляет их отношения.

Ллойд посмотрел на Митико, опустил глаза, попытался еще раз поймать ее взгляд и наконец уставился в одну точку на стене цвета темно-красного вина.

Он никогда ни с кем не обсуждал свои переживания, даже со своей сестрой Долли — разве только в детстве. Он сделал глубокий вдох и заговорил, продолжая глядеть прямо перед собой:

— Когда мне было восемь лет, родители попросили меня и сестру спуститься в гостиную. — Судорожно сглотнув, он продолжил: — Это было в субботу вечером. Обстановка в доме уже несколько недель была напряженной. Так говорили взрослые: «напряженная обстановка». А в детстве я видел только, что мать с отцом не разговаривают. Нет, они говорили по необходимости, но всегда на повышенных тонах. И их разговоры всегда заканчивались фразами типа: «Ну, если так!..» или «Ни за что!» или «Не смей!..» В таком вот духе. В присутствии детей, то есть нас, они старались соблюдать приличия, но мы слышали гораздо больше, чем они думали. — Ллойд бросил взгляд на Митико и снова уставился в одну точку. — В общем, они позвали нас в гостиную. Отец позвал: «Ллойд, Долли, идите сюда!» А когда он нас так звал, мы знали: быть беде. То мы игрушки не убрали, то кто-то из соседей нажаловался. Ну, я вышел из своей комнаты, Долли — из своей. Мы с ней переглянулись. Поделились, так сказать, страхом. — Ллойд посмотрел на Митико точно так же, как на сестру много лет назад, и продолжил: — Мы спустились по лестнице. Мать и отец стояли. Мы тоже не стали садиться. Стояли вчетвером, будто ждали долбаный автобус. Мать с отцом немного помолчали, словно не знали, что сказать. Потом мама заговорила. Она сказала: «Ваш папа переезжает». Никакого предисловия, никакой попытки смягчить удар. Просто — «Ваш папа переезжает». Потом отец сказал: «Найду жилье поблизости. Сможете видеться со мной по выходным». А мама добавила, словно все и так не было ясно: «Мы с вашим папой плохо ладили». — Ллойд умолк.