Юлия Иванова - Дремучие двери (Том 2) Страница 24

* * *

Она отвезёт благополучно Ганю с картинами к Варе, назавтра Ганя уедет учиться в Лавру, они уже не будут видеться. Иоанна снова с головой окунётся в суету, сценарные и семейные дела, лишь по ночам ей будет сниться Лужино, рыжие стволы закатных лужинских сосен, рыжий дух Альмы трётся о мокрые от росы ноги, и она с Ганей бредут рука об руку и разговаривают молча, без слов. Она будет мечтать, что весной опять напросится к дяде Жене в мансарду, и собирала для него все детективные бестселлеры, но в феврале деда внезапно увезут в больницу с инсультом. Варя будет самоотверженно выхаживать его, не отходя от койки, и вроде бы поставит на ноги, но на восьмое марта несознательные больные раздобудут спирта и устроят женский праздник. В результате - повторный инсульт. На похороны Иоанна поехать не смогла, была на сороковины, где узнала, что дядя Женя оставил неожиданное завещание, определив полдачи в Лужине племяннику Глебу. Что многочисленная прямая родня в ярости, считает, что выжившего из ума деда охмурили "проклятые сектанты" и грозит судом. Судиться отец Киприан не благословил и повелел от наследства отказаться, что и было исполнено к величайшему огорчению Иоанны. Хота она в глубине души и восхищалась послушанием Глеба Закону свыше, не позволяющему судиться. Наследники, видимо, не очень-то веря в твёрдость глебовых намерений, да и не питая особого желания проводить каждое лето в совместных скандалах и препирательствах, решили дачу продать, а деньги поделить. Прошли весна, лето. Поправки, худсоветы, съёмки, магазины, ссоры с окончательно отбившимся от рук Филиппом и свекровью, которая к старости совсем оборзела, затем в сентябре три недели с Денисом в Пицунде в доме Кинематографистов. Денис видел - что-то с ней творится, но предпочитал ни о чём не спрашивать и не будить спящую собаку. Прогрессирующая потеря интереса к жизни. К киноновинкам, книгам, разговорам, прежним знакомствам и связям. Она будто исправно играла давно надоевшую роль, с покорным равнодушием ожидая, когда же прозвучит её последняя реплика и можно будет уйти со сцены. После лужинской библиотеки Иоанна начисто охладела к так называемой "светской культуре". Однажды Денис увидел, что она читает на пляже ксерокс - "Лествицу" преподобного отца Иоанна. Прочёл наугад: "Нередко червь, достигнув совершенного возраста, получает крылья и уносится в высоту; так тщеславие, достигнув своей полноты, рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол". - Ну вот, жена в монастырь собирается, а этот - вообще графоман... "Графоманом" был Кравченко, отдыхавший с ними в Пицунде с женой Ниной и сыновьями-близнецами, мастерами спорта по плаванию. Сыновья целыми днями штурмовали море, Нина штудировала зарубежные научные журналы, а остепенившийся, сидящий на диете Кравченко /он в последнее время стал раздаваться/, глотал вместо еды какие-то американские порошки и запоем сочинял детские стишки из жизни насекомых, рыб и млекопитающих. Все были при деле, но Дениса это ужасно раздражало, он считал это "закидонами", мешающими делу. Их общему делу. -Червь получает крылья и уносится в высоту... Здорово! Тщеславие рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол... Разве гордость такое уж зло? Иоанна ответила, что за гордость сатана был низвержен с неба, возомнив себя вторым богом, отключив мир бесплотный, а потом и людей от единственного Источника Жизни и ввергнув мироздание во тьму, катастрофу и смерть. Она сказала, что всё, что мы имеем, - дары от Бога, и гордиться этим - безумие. - Разве от нас ничего не зависит? Иоанна сослалась на Евангельскую притчу о талантах, данных отлучающимся из дома господином нескольким рабам. Можно талант приумножить и заслужить от Господина похвалу, можно зарыть в землю и просто сохранить, но какой от этого сохранения прок? А можно, что ещё хуже, и врагу служить данными Богом талантами. Здесь у нас свобода выбора. Тогда Денис спросил, кому же, по её просвещённому мнению, служат они? Иоанна уже привыкла к неприятию обществом разговоров на религиозные темы, порой прямые усмешки. Они считались чем-то неприличным, вроде разговоров о смерти. Поначалу это обижало, возмущало, изумляло. Как всякой неофитке ей казалось, что стоит лишь заговорить о том, что вдруг стало ясней ясного и важней важного для неё самой, окружающие будут слушать, разинув рот, и побегут если не в церковь, то по читальням и букинистическим в поисках столь труднодоступной тогда духовной литературы. Но семя редко попадало на благодатную почву, люди чаще всего отмахивались, переводили разговор на другую тему, самые просвещённые привычно отшучивались, иные раздражались. Или откровенно намекали, что она "малость того". Иногда, правда, выслушивали, разинув рот, залпом прочитывали, ахали, восхищались и... продолжали спокойненько жить, как жили. "Мои овцы знают Мой Голос"... А она - разве идёт на Зов? Разве ведёт христианскую жизнь? Она по-прежнему теплохладная, между Небом и землей. Она всё более изнемогала от этой вроде бы нормальной, как у всех, жизни, и опять ненавидела себя. Особенно худо становилось во время так называемого "отдыха", когда, освобождённая от суеты и работы, она оказывалась наедине со своими бичующими мыслями. - Ну, а мы кому служим, а, Жанна? Этот денисов вопрос насчёт их совместного творчества она не раз себе задавала и, как ни странно, тут её совесть молчала. Они обличали пороки, высвечивая в людях тёмную, греховную сторону, учили мужеству, честности, добру, справедливости, любви к Родине, защите слабого... Формально далекие от религии, их фильмы были христианскими по сути. Почти вся так называемая культура соцреализма взяла на деле на вооружение христианскую этику. И Кольчугин - вовсе не Джеймс Бонд, хоть и супермен. Бонд защищает совсем другую цивилизацию, мышление, образ жизни. Даже Господь сказал: "Милости хочу, а не жертвы"... То есть не надо Мне ваших подношений, люди. Дайте спасти вас, оказать милость... Так примерно Иоанна ответит Денису, и это ему понравится. Едва приехав, уже в середине октября, она позвонит Варе и заодно с информацией о Гане, который всё лето служил "на требах" в подмосковном храме, узнает также, что покупатели на лужинскую дачу уже есть, ждут только документов на наследство и будут оформлять продажу... Хотели пятьдесят тысяч, но покупатель, хоть и денежный, зубной техник, упёрся, что больше сорока пяти не даст. На том и порешили. Даже им с Глебом пообещали пять тысяч отстегнуть, что очень кстати - ремонт в квартире затеяли, теперь все подорожало... До этого разговора она гнала от себя мысли о продаже Лужина, как о неизбежной смерти в каком-то неопределенно далёком абстрактном будущем. И вдруг этот зубной техник, сорок пять тысяч... Сумма показалась одновременно огромной и смехотворной. Да можно ли вообще оценивать Лужино? Лужино было свято. И при мысли, что в ганиной мастерской, её мансарде, за дяди жениным столом и в райски ухоженных уголках сада вместо худеньких тургеневских созданий в длинных юбках и косынках, склонившихся над грядками с Иисусовой или Богородичной молитвами, бородатых их мужей с мудрёными духовными разговорами, их таких обычных и необычных детишек, соблюдающих посты и ходящих на исповедь - всего этого, пусть чужеродного, но единственно возможного в этом доме мира - разместится какой-то зубной техник за сорок пять тысяч, специалист по "мостам" и золотым коронкам, его многочисленные жирные пациенты и пациентки с золотыми зубами, потому что нежирные лечатся в районных поликлиниках, - которые будут пить водку, вытаптывать газоны, жрать в пост отбивные свежевставленными зубами и совокупляться в её мансарде,.. - при этой мысли она испытала почти физическую боль. И сознание, что в профессии зубного техника нет ничего крамольного и тот может оказаться вполне интеллигентным, непьющим, хорошим семьянином и даже верующим, облегчения не приносило. Желание увидеть Лужино последний раз прежним, неосквернённым, заставило её на другой же день помчаться туда, отложив все дела. Но лучше б она не ездила. Дом был заколочен, грядки вытоптаны, из многочисленных дыр в заборе просачивалась от соседей всякая прожорливая живность - копались в разорённом цветнике куры, поодаль козы что-то шустро обгладывали, шныряли туда-сюда собаки... Иоанна сама проникла через какую-то дыру, как воровка, и прочие воры её не испугались, но всё-таки с явным возмущением и неохотой /подумаешь, командуют тут всякие!/ покинули территорию. Иоанна осталась одна, ей хотелось плакать. Дом без хозяина - прежние уже не хозяева, новые - ещё не... Их с Ганей Лужино, которое она видела во сне по ночам, - глоток воды в пустыне, - казалось мёртвым. Даже рыжий дух Альмы его покинул - снова, наверное, ушёл в её детство, в двухэтажный дом с дремучими дверями, откуда и был родом. Только промозглый ноябрьский ветер хлопал разбитой форточкой. И всё-таки чудо явилось - в лице отца Тихона, к которому завернула она на обратном пути, не надеясь, что храм открыт - день был будний, а время около одиннадцати. Но батюшка отпевал покойника, возле церкви стоял автобус. Ей, можно сказать, повезло. "И сотвори им вечную память..." "Святый бессмертный, помилуй нас..." Автобус отъехал. - Батюшка, Вы меня узнаёте? - А, Иоанна... Добрые выцветшие голубые глаза, от белых редких прядей и сухой горячей руки, над которой склоняется Иоанна, пахнет ладаном. - Ну что, голубка, стряслось? От его "голубки" у неё сразу же глаза наливаются слезами, и она начинает выкладывать всё подряд - про новые грехи, злые помыслы и по-прежнему суетную дурацкую свою жизнь - вроде бы все нормально, как у всех, а тошно и скучно, с каждым днём всё хуже, а тут ещё дача продаётся, где все они жили позапрошлым летом... - Они теперь по Павелецкой снимают, - сказал батюшка, - Отцу Киприану добираться удобнее, так что слава Богу... - Да я знаю, я про себя... - А если про себя, так и покупай дачу-то. - Я?! - она оторопела. Это ей в голову не приходило. - Сама жалуешься - жизнь в миру тяготит. Вот я и благословляю... На уединение, труд на земле. И в храм будешь почаще ходить, я уж тогда за тебя возьмусь. А то в ванной, небось, каждый день полощешься, а душе бедной никакого внимания. А потом удивляешься, что душа криком кричит... Не дороже ли душа тела? Купить Лужино... Это ей казалось всё менее безумным. - Но ведь... Уже есть покупатель!.. Сорок пять тысяч! Зубной техник. - А ты полсотни дай. Чего смотришь? Грешит батюшка? Так я этот грех на себя и беру. Я их знаю - продадут тому, кто поболе даст. Купить Лужино! Теперь она будто на качелях взлетела, захватило дух. Милый, потрясающий отец Тихон! Неужели это возможно? А почему бы нет? Тысяч пятнадцать у неё есть, что-то можно продать, что-то даст Денис, свекровь, знакомые в долг... Собрать можно - она загоралась всё больше. - А не хватит - добавлю, - батюшка неожиданно озорно, по-молодому улыбнулся, - Тут такое дело. Люди на храм жертвуют, а потратить деньги мы не можем - государству надо почти всё отдавать. А где гарантия, что они на богоугодное дело пойдут? Вот и лежат, вроде кассы взаимопомощи, раздаём понемногу нуждающимся. - Спасибо, батюшка! - Благодарить будешь, когда хозяйкой станешь. И не меня, а Господа, если будет на то Его святая Воля. И, дав Иоанне необходимые наставления относительно её духовной жизни, отец Тихон отпустит с миром. Хотя мира в душе не было - идея покупки Лужина уже овладела по макушку, как всегда случалось с её желаниями. Сначала она кинулась звонить Варе, едва разыскала её на работе. Варя отнеслась ко всему неожиданно спокойно. - Ну что ж, было бы неплохо. Отец Тихон - батюшка прозорливый, дурного не посоветует. Дерзай. И дала телефоны прямых дяди жениных наследников. Те были приятно удивлены, как и предсказывал батюшка, быстро сориентировались и, немного поломавшись /"как же, неудобно, слово дали"/ - запросили пятьдесят пять. Сошлись на пятидесяти двух, оформление за её счёт. Потом ещё долго шла игра на нервах - то зубной техник тоже соглашался повысить цену, то рассказывали фантастические истории, что вот, мол, какие-то знакомые за пятьдесят тысяч сарай купили, даже без электричества, а другие за сорок и вовсе недостроенный сруб, да ещё рядом - радиоактивная свалка... Потом позвонил сам зубной техник и сказал, что дача в Лужине дрянная, полы прогнили и хозяева - дрянь, а он, горячий поклонник их сериала, подыскал очаровательное местечко в районе Истры, там продаются деревенские дома и очень дёшево, можно оформить в сельсовете, если сунуть председателю тысчонку-другую и посулить открыть там библиотеку или зубную поликлинику... И неплохо бы им с Иоанной махнуть туда на тачке в ближайшее время, подыскать пару домиков и послать лужинских рвачей-хозяев подальше. В союзники зубной техник неожиданно завербовал себе Дениса, который вообще-то рассматривал намерение жены как очередную блажь. Но уж если блажь, то подешевле. Пушкину вон как славно писалось в деревне! А Иоанна тем временем лихорадочно собирала деньги, и когда коварный зубной техник тоже согласился на пятьдесят две, объявила, что даёт пятьдесят пять со своим оформлением. И более того, согласна выплатить сразу под расписку тридцатитысячный аванс - деньги срочно нужны были для покупки к свадьбе кооперативной квартиры глебову племяннику. Иоанна привезла деньги, которые были мгновенно уплачены за квартиру, и в сумочке у Иоанны оказалась решающая расписка: в счёт оплаты за покупку дачи, заверено нотариусом. "За покупку дачи..." За Лужино... И хотя всё ещё могло случиться, она перекрестила расписку, потом поцеловала и вообще не знала, что бы с ней ещё сделать и куда положить. И потом тряслась и не находила себе места до марта, пока оформлялись права на наследство и пришлось-таки вновь собирать деньги, заняв недостающую сумму у отца Тихона. На дачу она не зашла - дорога к дому была занесена снегом. Можно было пройти и пешком, но Иоанна торопилась в Москву. Лишь сладко замерло сердце при виде знакомого мезонина. С двумя бутылками шампанского на последнюю десятку она приехала домой. - Я победила, победила! Лужино - моё! - хотелось ей орать на весь мир. Филипп, как всегда, возился со своей аппаратурой. - На эти деньги, ма, можно до конца жизни в Сочах и на Взморье каждое лето кайф ловить, - покачал головой Филипп, но шампанское всё-таки выпил, Помещица Синегина... Звучит! - Ненавижу дачи, - вздохнула свекровь, взбивая миксером сливки, - С детства. Там в жару жарко, в холод - холодно, там комары, мухи, мыши. Но как говорится, каждому своё. Чем бы дитя не тешилось... И тоже пригубила из бокала. А потом всё чуть не сорвалось, потому что Лужино присоединили к соседнему посёлку городского типа и селиться там стали разрешать лишь с пропиской "особо заслуженным". Таковым был Денис, партийный и лауреат всяких там премий. Иоанна числилась лишь соавтором сценариев. Решено было оформлять дом на Дениса, который, запасшись справками и характеристиками, проявил, как всегда, недюжинную деловую хватку. Иоанна, не выдержав треволнений, свалилась с жестоким гриппом, температура двое суток держалась под сорок. Денис мотался между съёмками, дачными делами, аптекой и пуфиком подле болящей Жанны, которую он настойчиво пичкал липовым чаем и соками. К 8-му марта он преподнёс ей подарок - оформленный и подписанный договор о покупке Лужина. Дом и место ему понравились /"Неплохое вложение капитала"/. - Но учти, это всё твоё, я там на следующий день повешусь на первом попавшемся пепин-шафране с тоски, ты же знаешь... Иоанна знала. Денис не мог более суток пребывать в одной точке мироздания, а отдыхать не умел вообще. Пришлось ему, бедняге, выдержать и "последний решительный" с наследницей, которая с блокнотом и карандашом провела его по Лужинским комнатам и прочим объектам, фиксируя всю мебель, тряпки, электрические лампочки и лопаты и проставляя цены - хотите - забирайте или я устрою распродажу. Я продала дачу, а не обстановку... Денис плюнул и заплатил, хотя сумма набежала кругленькая. - Подвинься, мать, ну разве я не заслужил? - Не валяй дурака. Тоже хочешь заболеть? Прикосновение его прохладных рук к раскалённому телу было приятно. Муж... Скоро серебряная свадьба, для киношного мира до неприличия долгий альянс. Только ли творчески-деловой? Можно ли назвать удачным их в общем-то свободный брак? Общая работа, дом, постель, сын, имущество, теперь вот дача... Был период внутренней борьбы, перетягивания каната, от которой, кажется, оба освободились. Муж... Они переболели страстями, соперничеством, постепенно становясь близкими друзьями, компаньонами, удобными друг для друга партнёрами по необходимому порой, как традиционный воскресный обед, сексу. Они то тянули дружно эту упряжку под названием жизнь, то рука об руку карабкались на какую-нибудь очередную творческую вершину, то разбегались - каждый в свою степь, то вновь сталкивались, их тянуло друг к другу, и соединялись на мгновение, чтобы снова разбежаться. Наверное, по нынешним временам, они были всё-таки удачной парой. Но однажды, когда во время исповеди священник предложил ей повенчаться, Иоанна впала в панику и наотрез отказалась. У нее был один суженый перед Богом - Ганя. И там, в иной жизни, Ганя и та вечно юная Иоанна с его картины, оставшаяся по ту сторону бытия, вновь встретятся. И Господь воссоединит навсегда их руки, сердца и тела. И "двое да едины будут". Ибо "браки совершаются на небесах"... И будет там вечно закатная аллея лужинских сосен, и рыжий дух Альмы, и костёр впереди, который не преодолеет ничто темное. И если суждено ей дотла сгореть в этом Огне, пусть та, изначальная Иоанна останется с Ганей навеки... Но священнику она ничего такого сказать не посмела, просто сослалась, что муж неверующий и некрещёный. Хотя к вопросам веры Денис относился с уважительно-мистической осторожностью, в отличие от свекрови, воинствующей атеистки /т.е. верю, что Бога нет/ и Филиппа, который на все её запоздалые материнские муки совести, что сын некрещёный, и уговоры креститься, несмотря на строжайший запрет отца Тихона "не наседать", отвечал: "недостоин". Денис же сразу серьёзнел, сникал, если заговаривали "об этом", старался перевести разговор на другую тему или уходил. Или прямо заявлял: - Может, помолчим?.. - И Иоанна, в глубине души соглашалась с ним - у каждого свой сокровенный путь к Богу и "тайна сия велика есть". Лишь однажды Денис замечательно высказался сам ни с того, ни с сего: - Знаешь, Бог, конечно, есть, просто я в Него не верю. Удивлённая Иоанна молча ждала продолжения. - Помнишь ту вгиковскую историю с гибелью Симкина и твой по этому поводу опус? Ещё бы ей не помнить! Даже теперь давней глухой болью замерло сердце. - Ты писала, что с Симкиным был я, а не Пушко. И мне всё больше кажется, что это действительно был я... Молчи, не перебивай. Но Бог сделал так, чтобы мною оказался Пушко. Бог спас меня, иначе всё бы рухнуло, понимаешь? Вся жизнь... Конечно, это невероятно, невозможно, я сам не верю, но... Почему же я тогда знаю, что был там, если меня не было? Знаю, почему в конце концов я вообще об этом так часто думаю - мало ли всякого случалось и похлеще?.. Но, когда я грешу, слышу: "А помнишь, как Я тогда спас тебя? Ведь это был ты, а не Пушко. И только мы оба это знаем. Я - Бог, и ты".