Дэвид Вебер - Флагман в изгнании Страница 24

Роберт Пьер бросил вызов этому титану. Он пролил кровь людей, которые должны были управлять машиной и обеспечивать ее правильную работу, сконцентрировал вокруг себя больше власти, чем было у любого Законодателя (а может, и у всех у них, вместе взятых), и все это ровно ничего не значило. Людьми управляла машина, а машина осталась на месте. Он был осой, жужжащей над усеянным червями разлагающимся трупом некогда великой нации. У него было жало, но он мог жалить только одного червяка за раз, а на месте одного уничтоженного немедленно появлялся десяток новых.

Пьер негромко выругался, уперся в окно кулаками и наклонился поближе к прочному пластику. Он прижал к нему лицо, закрыл глаза и снова выругался, на этот раз более грубо. Слишком далеко зашло гниение. Слишком много рабочих деды и отцы нынешних Законодателей вышвырнули с рабочих мест во имя равенства, слишком сильно оболванили систему образования во имя демократизации. Они приучили людей, сидящих на БЖП, к незыблемости нынешнего порядка вещей: единственная обязанность пролов состоит в том, чтобы родиться, дышать и получать пособие, а функция школ – в том, чтобы давать ученикам «самоутверждение» – что бы ни означало это слово – вместо образования. А когда правители поняли, что вспороли живот собственной экономике, что она неизбежно рухнет через несколько десятилетий, если они не отменят каким-то способом свои «реформы», то у них не хватило мужества признать свои ошибки.

Может, они, в отличие от Пьера, и смогли бы исправить свои ошибки, но не стали этого делать. Вместо того чтобы ликвидировать систему хлеба и зрелищ, так хорошо покупавшую голоса избирателей, и постепенно разбираться с последствиями такой отмены, они стали искать другие способы наполнить закрома системы социального обеспечения. Народная Республика занялась завоеваниями. Подминая ближайших соседей, Законодатели грабили их экономику, чтобы оживить труп Республики, и некоторое время эта тактика срабатывала.

Но это был лишь обман. В завоеванных мирах они вводили ту же порочную государственную систему. Выбора у них не было – они знали только один способ управления, – но завоеванные экономики подверглись отравлению так же неизбежно, как и сам Хевен. А необходимость выжать их досуха, чтобы поддержать экономику Хевена, заставила их пасть еще быстрее. Когда эти источники дохода иссякли, пришлось завоевать новые, а потом еще и еще. Каждая жертва давала короткий иллюзорный всплеск благосостояния, но вскоре и она становилась обузой, а не источником дохода. Законодатели пытались обогнать энтропию, но путей к отступлению они себе не оставили, а чем больше завоевания раздували Народную Республику, тем многочисленнее становились силы, необходимые для охраны и роста завоеваний.

Окружающая галактика видела только невероятные размеры Республики, огромную мощь ее военной машины, и соседи Хевена дрожали от ужаса, видя надвигающуюся на них неудержимую колесницу. Но Пьер не знал, видит ли кто-нибудь из них слабость, таящуюся в сердцевине этой колесницы. Заметили ли они рассыпающуюся экономику, которую придавливали к земле непосильная ноша БЖП и громадные расходы на армию? Республика превратилась в паразита, которому надо было уничтожать все больше и больше носителей, чтобы выжить. Но количество носителей не бесконечно, и, сожрав последнего, паразит погибнет сам.

Роберт Пьер заглянул под поверхность. Он увидел неизбежный исход, попытался его остановить и не сумел. Он попал в ловушку – будто слепой канатоходец, которому приходится бежать по проволоке, жонглируя дюжиной гранат. Он управлял машиной, но и она цепко держала его в своих челюстях.

Пьер отвернулся от окна и пошел к столу, продолжая перебирать в уме оставшиеся у него возможности.

По крайней мере, он добился того, чего не сумели добиться Законодатели, сказал он себе с горечью. Он пробудил низшие классы от апатичного сна, но проснулись они невежественными. Слишком долго они были трутнями. Их научили, что так и должно быть, и ярость их была направлена не на уничтожение старой системы и строительство новой, а на наказание тех, кто «предал» их, лишив «законных экономических прав».

Возможно, он сам был виноват в этом, потому что схватился за знакомые лозунги, когда оседлал громадного голодного зверя – Народную Республику. Он использовал выгодные и привычные пути ради выживания, использовал риторику людей вроде Корделии Рэнсом. Этот язык толпа хорошо понимала, а он боялся толпы. Он не мог скрыть этого от самого себя. Хоть он и презирал тех, кто довел ситуацию до нынешнего состояния, Пьер тоже боялся. Боялся неудачи. Боялся признаться толпе, что быстрых решений проблемы нет. Боялся, что этот зверь развернется и пожрет его самого.

Он ведь собирался провести настоящие реформы, устало вспомнил Пьер. Правда собирался. Но толпа хотела быстрых решений и простых ответов, и ей было все равно, что на самом деле мир устроен не так. Хуже того, толпа попробовала крови и обнаружила, как приятно уничтожать врагов. Она смутно начала понимать свою огромную дремлющую мощь. Толпа напоминала подростка со склонностью к убийству, управляемого порывами, которые ему самому не ясны, лишенного самодисциплины, которая могла бы обуздать эти порывы. Был только один способ не стать жертвой толпы – предложить ей другие жертвы.

Так он и сделал. Он указал на Законодателей – вот предатели, разжиревшие на богатствах, которые должны были пойти на пособия. Он заклеймил их как воров и взяточников, а богатство семей Законодателей позволяло ему сделать это – они и правда украли огромные состояния. Но он не сказал толпе – а она не хотела этого слышать, – что все богатства Законодателей составляли лишь каплю долгов Хевена. Конфискация их имущества дала временное облегчение, иллюзию улучшения дел, но на большее средств не осталось. Тогда он отдал толпе самих Законодателей. Он натравил на них подчиненное Оскару Сен-Жюсту новое Бюро государственной безопасности. «Народные суды» осуждали на смерть семью за семьей – по обвинению в предательстве и преступлении против народа. И во время всех этих казней он выяснил, что кровопролитие ведет за собой только новое кровопролитие. Вера в законность права на месть «предателям» только подогревала лихорадку толпы, и когда очередная порция жертв заканчивалась, требовались новые.

И когда Пьер понял, что не сможет выполнить даже самые малые обещания реформ, с которыми пришел к власти, он осознал, что рано или поздно, не сумев стать для толпы спасителем, он тоже падет ее жертвой – если только не отыщет, кого бы еще обвинить. И тогда в отчаянии он обратился к Корделии Рэнсом, третьему члену триумвирата, правившего теперь Республикой.