Генри Олди - Кукольных дел мастер Страница 24

– Обсох? Идем, скоро посадка; то бишь стыковка. Михр, зараза, посадки не дает. Будем досмотр на орбите проходить. Дожили! Своих же братьев-вехденов…

Они сидели в «сушилке», примыкающей к душевой. Волосы у Лючано до сих пор были влажные. Ну, слава богу! А то невесть что в голову лезет. Мало ли, какие у пенетратора могут оказаться наклонности?! Чужое тело, страсть к экспериментам; ты, понимаешь, ни сном ни духом, а тебя уже…

Заль открыл ближайшую ячейку и начал одеваться.

– Ты не помнишь, куда я свою одежду повесил?

– Память у тебя дырявая, приятель. Шестая ячейка. Смотри, планшет не забудь.

– Не забуду…

Планшет? Какой еще планшет? Ага, вот он. Незнакомый, в чехле из натуральной кожи, с «кусачкой» для ношения на поясе. Нервничая, Тарталья запустил планшетный «блиц» – и тут же, первым в списке документов, обнаружил контракт на услуги, заказанные Пиром Саманганом. Подпись невропаста Борготты присутствовала в конце договора, напротив личной печати сатрапа. Проклятье, она нагло хохотала в лицо каждой завитушкой, эта подпись! Не требовалось графологической экспертизы, чтобы убедиться: оригинал, не подделка.

«Сволочной „подселенец“! Его работа – больше некому…»

Если в прошлый раз, перехватив контроль, флуктуация хотя бы следовала невысказанным пожеланиям носителя, то теперь она сделала все точь-в-точь наоборот! Поди докажи теперь, что контракт ты подписывал не доброй волей… Стоп! Что сказал Заль? Стыковка? Досмотр? Мы готовимся к высадке на Михр?!

Захотелось взвыть на всю Галактику.

Ну конечно – договор вступил в силу, и они без промедления стартовали. Даже в душ пришлось идти уже на борту, так спешили взлететь. Глупец, наивный дурачок, ты ввязался в эту гадскую авантюру, и поздно сдавать на попятный! Куда сбежишь из звездолета?

«А раньше ты мог сбежать? – хмыкнул Добряк Гишер. – Вот и не надувай щеки…»

Выйдя из «сушилки» за гитаристом, он миновал коридор, отделанный роскошным ауропластом «под бархат», и очутился в кубрике, где собрался добрый десяток вехденов в одинаковых спортивных костюмах. Красно-желтая ткань, пластичные вставки; эмблемы с огнем…

Двое поднялись навстречу.

– Эй, вы куда?

– В душ.

– Полчаса до стыковки.

– Успеем.

– Ладно, давайте…

Лючано посторонился, пропуская «спортсменов»; поднял взгляд… И едва не шарахнулся прочь, вопя: «На помощь!» Мимо него, жуя жвачку, шли братья Хушенги!

«Убийцы…»

Бедняга Гив. Он всего лишь хотел уйти в отпуск. А в итоге уехал вместе с братьями, сидя на заднем сиденье мобиля – бессловесный, безопасный труп, напичканный отравой. Куда увезли Гива? На свалку? В трущобы, где покойника найдут в канаве и спишут без следствия?

В кислотный утилизатор?

И главное, чувствительный синьор Тарталья: тебе-то какое дело? Барабанщик участвовал в твоем похищении, избил тебя до полусмерти… хотел застрелить… на своем горбу, рискуя жизнью, вытащил из «вакуумной зоны»… бок-о-бок вы под огнем прорывались к спасботу…

«Он заслонил меня на трапе в космопорте!»

Погибни вспыльчивый барабанщик в бою – Лючано, наверное, так не переживал бы. Ты стреляешь, в тебя стреляют, кому-то повезло, кому-то – нет. А тут – прилетел человек домой, называется… И ведь не расскажешь никому, даже не намекнешь! Он и фамилии-то Хушенгов знать не должен…

– С тобой все в порядке?

На плечо легла рука Бижана.

– Ага. Лучше не бывает. Это я песню вспомнил…

Чувствуя, что идет по краю пропасти, и не в силах остановиться, Тарталья начал высвистывать древний блюз «У моей девочки дурной характер». Сбился на четвертом такте; начал снова. Мелодия не давалась. Рот пересох, свист походил на шипение. Бросив изображать кривой свисток, он продолжил голосом.

Хорошо, хоть слова не забылись: 

– Говорят, у моей девочки дурной характер,Издеваются: у крошки, мол, дурной характер –Слышишь, мама, эти парни только что из буцыгарни,А горланят, что у девочки дурной характер!А я все смеюсь над ними: дураки! 

Бижан уставился на новоявленного блюзмена, словно призрак увидел. О чем думал в этот момент трубач, неизвестно. Но когда Лючано сбился во второй раз, вехден поднес к губам кулак, накрыл его ладонью – и в кубрике запела труба «под сурдинку».

Смешной, надтреснутый звук. 

– На себя-то посмотрите: золотой характер?У самих-то, значит, сахарный, святой характер?Слышишь, мама, эти дурни только что из винокурни,И ворчат-бурчат, как старый заржавелый трактор,И орут, как злые жабы у реки. 

– Браво! – восхитился Фаруд, и сразу замолчал, не желая мешать. Потому что к хрипуну-певцу с трубой добавилась гитара: Заль тоже умел подражать звуку любимого инструмента.

По спине пробежал легкий холодок. Блюз, хриплый и нелепый, звучал так, словно осиротевшее трио, не умея иначе, отпевало четвертого – барабанщика Гива. Призрак стоял напротив, улыбался и стучал ладонями о спинки кресел. У моей девочки дурной характер, но это – моя девочка…

Сигнал: «Молчи и будь осторожен».

Знак, которого Лючано знать не мог. 

– Говорят, у моей девочки собачий норов,Справедливо, мол, у сучки – и собачий норов,Слышишь, мама, эти шклюцы и пришлёпнуты, и куцы,А сочувствуют: «Как, брат, ты терпишь девкин норов?Как ты только это терпишь, брат?» 

Остальные члены «спортивной делегации», что называется, ловили кайф. Маэстро Карл называл такое поведение зрителей: «кач». Вехдены поводили плечами, в ритм щелкали пальцами, раскачивались и притоптывали ногами. Ковролин глушил звук, но все равно приятно. Чувствуешь себя ловким чечеточником на гулкой сцене.

Впрочем, публику в «каче» тот же маэстро звал не публикой, а «понтярой».

Казалось, мертвый барабанщик превратил живых в ударную установку. Басы и томы, подвески и напольные, перкусионно-волновой форматор, секвенсор, мультиэффектор – не люди, инструмент для вернувшегося Гива. Жаль, братья Хушенги ушли в душ, и то и на них бы сыграли.

Ничего, успеется. Мертвецам время – пустяк.

Лючано очень хотел спросить у барабанщика: «С тобой – ясно, а вот что случится со мной? Убьет меня Бижан Трубач за провокацию, или возьмет в свою команду, вернув чин капрала?» Вопрос вертелся на языке, а получался блюз. Потому что главное – петь блюз. Не растерять слова, не замолчать.

Остальное – мишура.

Когда в тебе готовится «с вещами на выход» созревший пенетратор, многие вещи, еще вчера значимые, превращаются в рассыпанное по полу конфетти.