Владимир Алько - Второе пришествие инженера Гарина Страница 24

Когда же она хандрит, то подолгу остается в постели. Отсылает прочь прислугу. Курит, стряхивая пепел прямо на ковер, длинные русские папиросы. От них сволочеет душа, горьким степным мороком тлеет рассвет, застит рассудок. Или же часами вышагивает все в одной и той же комнате-кабинете, бросая странные взгляды на прибор, похожий на телетайп, под стеклянным колпаком, на этажерке. Маячит от окна к окну, подходит к столу, на котором раскатаны апельсины, грецкие орехи в серебряной фольге, лежат книги, чертежные принадлежности, флаконы, амулеты, пилки для ногтей, крошки бисквита, стоят чашки с недопитым кофе. (В иные минуты видеть ей людей из прислуги невыносимо). Находившись так, она вздыхает, и через французское окно до пола спускается по ступенькам в глухой, закрытый сад. Там – цветы, относительный простор, и по всему взору крыши и гряды гор.

Швейцарская обитель. Убежище эмигрантки, – ни откуда, – бегущей из страны в страну. Во взмахе неба, что дозволено ей видеть в простенке домов, похожем на секиру, одна розовеющая капелька прибывающего заката.

Таковой стала ее судьба.

Но хуже всего, когда накатывает память. Сегодня – не по прочитанному перечитывала «Окаянные дни» Бунина. Металась горячей степью под Новочеркасском. Рассылала пули-убийцы. Была ранена. Выжила. Всех и все победила. Блистала. Но с этим связана последовательность лет и дней, в конце которых – провал. Это не по памяти, но как раз то, что надо забыть. Воспоминание в односложном – на итальянском, французском: «Не помню. Я ничего не помню». И вдруг, как припадок, как вызов, или ее «русская рулетка» – Лиссабон; мадам Ламоль. – «Сеньора хочет сказать, что она португалка?» – «Помню только отплытие судна. Ни года, ни месяца. Возможно, частная марокканская яхта. Круиз».

Это прошло росчерком, официальной скорописью, как если бы таможенный досмотр проходил негр в одной набедренной повязке. Далее – Панама, Эквадор – все транзитом. Наконец – Перу. Страна фантастических развалин древнейших дворцов и храмов; «золота инков», так и канувшего в Лету. Для нее же – лечебница Рубена Аскуэ, вблизи Лимы. Покой. Тишина. Отделение неврологического диспансера. Препараты алоэ, настой листьев кока, камфара.

Освидетельствование – узнаванием: памятью о лицах. Но однажды: «К вам друг, сеньора». (Белая фигура в халате. Бледное, вымученное лицо, все белое… один, оттененный углем, бесконечно-упорный взгляд. «Все хорошо. Верь. Амнезия памяти – лучшее, что у тебя есть; твои паспортные данные. Держись этого. Об остальном позабочусь я. Ничего, кроха, хуже бывало. Лучше побыть не в «своем рассудке», чем – ну да ты и сама понимаешь»).

Она и понимала. Но лишь теперь осознала, что, назвавшись тогда «мадам Ламоль», желала только спросить небо: с ней ли оно? Все сошло – ни волоска не упало с ее головы (где уж там быть обезглавленной по французским законам). Пришло сухое подтверждение на официальном бланке о регистрации в таможне города Лиссабона некоей «госпожи Ламоль из Неаполя». (Любезная предосторожность Роллинга, собственника во всем). С этим она начала жить. Все еще Перу, Лима. Сизая поволока над городом во весь год, каждодневно, к вечеру, окончательно мрачнеющая и начинающая сыпать невидимой глазу водяной пылью. Но вот, кажется, дорога в Аргентину не воспрещена. Буэнос-Айрес: здесь только и можно было затеряться песчинкой, задыхаясь в душной пелене пассатов, теряя легкие, цвет лица. Смешиваться с темным, вороватым, ленивым и болтливым народом. Экономили на всем. Зарабатывал он – скромным служащим патентного бюро. Каламбурил: «Что, дорогуша, снова этими-то жемчужными зубками нитки перекусываешь, когда бесценные свои чулочки штопаешь». Тогда она сатанела; грозилась, что пойдет на панель или отравится. Спрашивала, с издевкой, «в какой ломбард он заложил свою невостребованную голову», где остатки его «дутого величия», и укоряла непрактичностью. Тогда он хмурился. Надолго исчезал, рискующий десятикратно против нее. Однажды, после особенно долгого отсутствия, объявился, сияющий. Она даже не поняла сразу, где он пропадал. Но – Европа! Швейцария! Выяснилось, что ее «девичьи сбережения» (на черный день), переведенные своевременно в один из швейцарских банков – не арестованы и даже не взяты под сомнение. («Хорошая традиция. Достойная преумножения», – шутил он). И совсем уже ошеломляющее подтверждение и детали ранее известных слухов: Золотой остров лопнул пузырем раскаленной магмы, со всем на нем – дворцом, золотодобывающей шахтой, башней главного гиперболоида. Сама же их личная история возвышения и падения перешла в разряд легенд. «Представляешь, лапушка, – говорил он, – была Елена Прекрасная, бойня афинян с этими… парфянами, разрушение Трои и все такое с ними, и было правление Божественной Зои, гибель американской эскадры (особо – в скрижалях истории), начало нового «золотого века», гражданская война в Соединенных Штатах и гибель самого острова, подобно Атлантиде». Мир забыл их. В политике – экономика. В моде – аргентинское танго, кабаре… наиболее известные имена – некоего физика Эйнштейна и кинематографического клоуна Чарли Чаплина. «Мы – в мифическом небытие, а не просто сгинувшие, – констатировал он. – Можешь спать теперь спокойно и завести какую-нибудь подслеповатую и не очень болтливую горничную». Она возражала: «Это плохо, друг мой. Легенды укореняются, и люди вдвойне не прощают тем, кто эти легенды развенчивает. И совсем уже скверно – жить и жаться, отирая позолоту собственного памятника». Тогда он надолго и угрюмо замолкал…

Женщина вздрогнула: послышалось ли ей! Сейчас слишком еще день, чтобы предаваться воспоминаниям. А вечер и ночь, – что принесут они? Усмехнувшись, она выбрала круг-минутку по движению секундной стрелки на дамских часиках на столе. Задумала, как гадают русские девушки на «любит, не любит», отрывая лепестки у ромашки: отрешенно стала перебирать камни на худых пальцах, сверяясь с секундной стрелкой. Время исполнилось. Выпал опал: камень надежды. Значит тот, кого она так ждет, будет. Кроме того, возможно, сегодня она «заговорит». Ведь опал усиливает магнетические силы души. И вновь – посторонний звук. Слишком, слишком близко и долго работает автомобильный мотор. Женщина встает. Идет этой комнатой-кабинетом. Утром, на почтамте, открыв свой абонентский ящик, она задышала часто, часто под вуалькой, для чего-то оглянулась. В односложной корреспонденции одной ей понятным текстом сообщалось: «Жди. Буду. Четверг. 28». В этот день совпадало все. Разлука на месяцы, с перенесением даты, на этот раз исключалась. (Но было и такое). Вот – опять звук. Теперь уж точно – из внутреннего дворика. «Мадам, к вам…»

Порывом руки – все в ней сдвинулось, оторвалось – отослала служанку. Найдет ли она еще время, чтобы хоть кем-то стать? Обретет ли себя?