Александр Казанцев - Том 3. Планета бурь. Фаэты Страница 24

– Я сейчас попробую связаться с ним по радио, – предложил Роман Васильевич. – . Алеша, давай передачу на его волне. Эй вы, Железный Джон или как тебя там… Слышишь меня? Черт бы побрал эту стервозную атмосферу! Треск, шум, шабаш на Лысой горе. Дьявольщина!

Робот, вероятно, принял радиограмму с вездехода, но… его создатель инженер Томас Керн рассчитал свою удивительную машину лишь на вежливое обращение.

Может быть, услышав слова раздраженного Доброва, робот просто замолчал.

– Хэлло! – надрывался Добров, перенеся свою злость на замолчавшую машину. – Чертова железная кукла! Проклятый автомат! Требую ответа! Перехожу на прием.

Робот молчал.

– Слушай, Роман, – сказал Богатырев, снова поворачивая вездеход, – а ты поспокойнее, повежливее…

– Что ты, смеешься? Атмосфера или машина способна обидеться?

– Ну, не машина… а тот же Аллан Керн, который тоже может тебя слышать.

– Ну хорошо. Хэлло! Хэлло, уважаемый Железный Джон, вы слышите меня? Прошу вас ответить.

Алеша услышал в шлемофоне:

– Слышимость сорок шесть и пять десятых процента. Мешают грозовые разряды, – безучастно ответил робот.

– Где американцы? Где Керн и Вуд? Где ваши хозяева?

– Хозяева неизвестны. Рабовладение запрещено американской конституцией. Я свободная мыслящая машина, – проскрежетал в ответ робот.

– Черт возьми! – вскипел Добров, – Ответите мне или нет?

Робот молчал.

– Хэлло, Джон, – : взял себя в руки Добров. Очень прошу вас, информируйте, пожалуйста, о положении ваших спутников.

– Положение горизонтальное, – ответил робот.

– Где вы находитесь?

– Под каменным сводом.

– Все ясно! – воскликнул Добров. – Они в пещере. Вот почему локатор Маши потерял робота. Хэлло, уважаемый Джон, что говорят ваши спутники?

– О диких потомках, которые выживут на Венере.

– На американцах есть шлемы?

– Нет.

– Венерянка! Илья! Они так же бредят, как и Алеша.

– Плохо, – нахмурился Богатырев. – Сумеет ли робот сделать укол? Дай-ка, я сяду на связь.

Добров и Алеша уступили место Илье Юрьевичу у радиоприемника. Добров сел за руль.

– Слушайте, Джон, приятель, – сказал Богатырев, – у ваших спутников лихорадка.

– Лихорадка, малярия, инфлуэнца, грипп, – произнес робот.

– Нужен укол хиноциллина.

– Укол, шприц, продезинфицировать кожу…

– Верно, верно, Джон, старина! Молодчина! Прошу вас, возьмите в вашей походной аптечке хиноциллин.

Слова Богатырева прозвучали в устройстве электронной машины, бездеятельно стоявшей под каменным сводом, и робот ожил. Он получил программу действия.

Теперь уже все выводы электронного устройства становились безукоризненными, задания исполнительным механизмам – четкими, движения электромагнитных мускулов – уверенными.

Робот нашел и открыл походную аптечку, которую носил за плечами, отыскал по номеру хиноциллин и шприц, склонился над Алланом Керном, продезинфицировал ему шею – единственное открытое и доступное место – и артистически сделал укол.

Затем он перешел к Гарри Буду.

Молодой человек метался, перекатываясь по камням пещеры. Робот гонялся за ним с нацеленным шприцем, но Вуд словно нарочно увертывался. Кончилось тем, что робот сделал укол в пятку Гарри, защищенную толстой подошвой и каблуком, и едва не сломал шприц.

Действие хиноциллина оказалось мгновенным. Аллан Керн пришел в себя и сразу оценил положение:

– Лихорадка… испарения… хиноциллин! О, Томас! Любимый брат мой! Вы создали чудо! Ваш Джон поставил диагноз, он лечит… Клянусь, это даже больше, чем нужно для управления государствами, как учил мой брат. И, конечно же, роботы заменят людей на Земле!

Аллан Керн для надежности отобрал у робота шприц и сделал Вуду укол сам. Потом он надел на себя и на Гарри шлемы и снова упал на камни.

Но теперь это был освежающий, живительный сон.

Керн и Вуд спали так крепко, что не слышали тщетных радиовызовов Доброва.

Глава пятая. Тринадцать баллов

Вездеход плавно скользил по спокойной речке, в которую, раздвинув берега, превратился ручей.

Заросли кончились сразу, и исследователи оказались на морском берегу.

До самого горизонта простиралось ревущее море поразительного цвета – серебро с чернью.

Перед путниками словно клокотал расплавленный металл. Гигантские валы обрушивались на прибрежные утесы, сотрясая их ударами титанических молотов.

Добров подвел вездеход к берегу, машина легко выбралась на камни и остановилась. Трое молча вскарабкались на утес.

Бушующий океан был разлинован белой пеной и темными полосами. Бешеный ветер загибал гребни волн, вытягивал вперед их белые гривы. Они кружевными карнизами перекрывали на огромной высоте провалы между волнами.

Илья Юрьевич поднес к глазам бинокль. Ветер трепал его седеющие волосы, завладел оправленной в серебро бородой. На берегу путники стояли без шлемов, радостно захлебываясь плотным бодрящим воздухом, совсем иным, чем в болотной чаще.

– Сколько же баллов шторм, Илья Юрьевич? – спросил Алеша.

– Баллов одиннадцать.

– По двенадцатибалльной земной шкале, – усмехнулся Добров. – На нашей скорлупе такое море не переплыть.

– Назад предлагаешь повернуть? – нахмурился Богатырев.

– А что здесь можно предложить? – резко повернулся к нему Добров.

– Что предложить? – вспыхнул Алеша. – Я не предлагать буду, а просить… Я прошу, Илья Юрьевич, 89 разрешить мне одному переплыть пролив и вернуться с американцами. Если через два дня нас не будет, добирайтесь пешком до ракеты и стартуйте на Землю без нас.

Богатырев спрятал бинокль в футляр, положил руку на плечо Алеше и повернулся к Доброву: – Боишься, значит, что утонем?

– Я страха не знаю, Илья, – нахмурился Добров. – Но уверен, что утонем.

– О страхе я думал. И даже поговорку придумал:

Как храбрый страхи переборет,Так сильный духом – боль и горе.

В это вдуматься надо. Человек хоть и с душевной болью, но перенесет горе. А страх, как и боль, человеку не зря природой дан. Боль сигнализирует о болезни, а страх предостерегает и бережет. Бояться нужно. Я, например, и не скрою, что боюсь такой бури. Но ведь храбрость не заменяет страха, а побеждает его. Проявляется она людьми ради людей…

– Я тоже забочусь о людях, об удачном исходе великого научного опыта, – упрямо сказал Добров.

– Наука, Роман, не злобное божество, жаждущее жертв. Наука гуманна. Ради нее нельзя оставить на гибель людей.