Еремей Парнов - Пылающие скалы Страница 24

— И напрасно. Родственный фактор имеет первостепенное значение! Подчас успех дела определяют личные контакты. Кто с кем ходит в сауну, играет в теннис или попивает водочку на природе…

— Ну, шеф, молодчага! И сам ведь, что любопытно, без всякой просьбы!

— Как же!.. Я ему всю плешь проел насчёт полузаводской модели. Но на такой вариант, признаюсь, даже я не рассчитывал.

— А директор, он чего? — спешно отключив контакты, продолжал выспрашивать подробности Ровнин. — Будет строить?

— Я-то откуда знаю?.. Согласился переговорить, и на том спасибо.

— Попробовал бы не согласиться!

— Не скажи, — выпятив губы, медленно покачал головой Кирилл. — Он сам себе голова. Депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда — всё при нём.

— Не имеет значения! — Ровнин принялся методично отмывать ногти. — Госплан, старик…

— Да брось ты, — Ланской досадливо поморщился. — Ты ещё уши намыль, — усмехнулся он покровительственно. — Ишь загорелся! Чему, дура, радуешься? Девяносто шансов из ста за то, что он пошлёт нас куда подальше. Очень мы нужны ему с нашей вихревой камерой… Финансирование опять же, а у него план, государственный кстати, небось министр каждую неделю звонит…

— Так ты едешь? — не обращая внимания на насмешки, спросил Марлен. — Если нет, то дай я запишу фамилию и номер комнаты.

— Я бы не поехал, — с расстановкой объяснил Ланской, — если бы не знал тебя, Малик, но коль скоро я имею счастье наблюдать за твоими завихрениями почти восемь лет, мне не остаётся другого выбора. Я еду, хоть и оставил свой зонтик дома.

— И превосходно. У меня зонт есть. Как-нибудь уместимся.

Как это часто случалось в последние годы, удушливая жара в одночасье сменилась затяжным ненастьем. Температура упала до десяти градусов, и зарядили тусклые, надоедливые дожди. Долгожданные такси с зелёным огоньком с вызывающей скоростью проносились мимо стоянок. Ланской и Ровнин успели основательно вымокнуть, пока им не подвернулся попутный “левак”.

Поспешно забравшись внутрь, они вытерли мокрые лица и примолкли.

Прислушиваясь к натужному повизгиванию дворников, никак не справлявшихся с наплывом пузырящихся вод, Ланской философски размышлял о капризах судьбы. За последний месяц они с Маликом видели шефа лишь дважды, да и то урывками. Один раз он назначил встречу в вестибюле Госкомитета по науке и технике, где шло заседание какой-то комиссии, другой — в ампирном закутке Дома учёных. На счастье, Доровский обладал даром полностью абстрагироваться от окружающей действительности, сосредоточиваясь только на том, что ему ловко подсовывали в данный момент аспиранты и прочие соискатели. Впрочем, читал он, как правило, по диагонали, с удивительной быстротой переключаясь с одной темы на другую, в зависимости от упорства и умения осаждавших. Оставалось лишь удивляться, как он ухитрялся в таких условиях замечать ошибки, повторы и прочие слабости. А он замечал, не гнушаясь вносить поправки даже в библиографию, в которую официальные оппоненты и те редко заглядывали.

Не составили исключения и обе последние встречи в прокуренных коридорах, на глазах у людей. Несмотря на явно неподходящую обстановку, Евгений Владимирович успел просмотреть весь материал и, судя по вполне резонным замечаниям, нащупать уязвимые места.

— В расчётах не напутали? — спросил он, подписывая очередную статью, и внимательно взглянул поверх очков на Кирилла. — С формулами тоже всё в порядке? Мне ведь продираться сквозь ваши дифференциальные уравнения недосуг… Смотрите, ребята, я на вас полностью полагаюсь.

— Всё верно, — растроганный очередным знаком благоволения, поспешно заверил Ровнин. В термодинамике он разбирался ещё меньше. Несмотря на то что все формулы были аккуратно вписаны его рукой.

— Я проверял, — подтвердил Ланской. — Но вообще-то, Евгений Владимирович, давно назрела надобность капитально заняться темой, — не удержался он от шпильки. — Требуется кропотливая мозговая атака и, хоть мы ценим ваше доверие, деловая критика.

Против ожидания шеф не вспылил, хоть и отличался почти что детской обидчивостью.

— Разве я не понимаю, ребята? — сокрушённо вздохнул Евгений Владимирович. — Только и вы попытайтесь меня понять. Видите, что происходит? Я же себе совершенно не принадлежу… Но ничего, авось всё скоро наладится.

Ланской внутренне содрогнулся от этого “авось”. Особых надежд на отрадные перемены возлагать, разумеется, не приходилось. Он действительно видел, как Доровского, который работал по совместительству на кафедре и заседал в многочисленных комиссиях и учёных советах, рвали на части. Это было настолько привычно, что считалось вполне нормальным, чуть ли не само собой разумеющимся. Неотвратимо надвигающийся переезд лишь обострил и ускорил заведённое течение событий.

Но теперь, помимо коловращения привычных обязанностей, в жизни Евгения Владимировича возникла новая заманчивая стезя, влекущая на академические высоты. Сотрудники лаборатории, а вместе с ними и Кирилл с растущим удивлением наблюдали, с каким откровенным упоением шеф играет, и это было самое точное слово, в своё членкорство. Как осваивает, радуясь каждой мелочи, новое положение с его почётными обязанностями и лестными привилегиями. Злые языки нашептывали, что он чуть ли не в пляс пустился, когда узнал, что ему полагается, пусть весьма скромный, но всё-таки фонд, предназначенный для выписки зарубежных научных изданий. И вообще, чего только не говорили про нового члена-корреспондента, столь ловко оставившего за кормой стольких потенциальных кандидатов. На то и существует завистливая молва, чтобы повсюду сопутствовать успеху. Для неё безразлично, когда он являет свой лучезарный лик: в победном взлёте молодости или на склоне лет, когда уместнее подводить итоги, нежели строить планы на будущее.

Вопреки вполне понятной тревоге за собственную судьбу, Кирилл не мог осудить шефа, хотя и не упускал случая подбавить к общему шушуканью насчёт “изменника” насмешливое словечко. Более того, он был единственным, кто в глубине души полностью понимал Евгения Владимировича и, следовательно, оправдывал… Мысленно ставя себя на его место, Кирилл, хоть и не без усмешки, приходил к лестному для самолюбия выводу, что поступил бы точно так же. Одного он не мог простить судьбе: срока. Время для жизненных перемен было выбрано чертовски неудачно.

“Почему не через годик, а именно сейчас, когда так важна каждая минута? — вновь и вновь задавался он совершенно бессмысленным вопросом. — Неужели нельзя было подождать?”

И знал, что нельзя, потому что шеф, исчисляя оставшиеся годы, не принимал его, Киру Ланского, в расчёт, и вообще случай капризен и всякий раз по-новому выбрасывает свои кости.