Александр Смолян - Во время бурана Страница 24

Печерскому дорога давалась не так просто. Перед каждой лужей он останавливался. Удивленно и неодобрительно поглядывал на нее, хмурился, бормотал что-то себе под нос. Осмотрев ее справа и слева, пускался в обход и чуть не каждый раз попадал в такую непролазную грязь, что торопился вернуться, и обходил лужу с противоположной стороны. В конце концов вязкая глина мертвой хваткой схватила его правую ногу. Он дернул раз, другой, нога вырвалась, но галоша осталась в грязи. Чертыхаясь, почтенный профессор вытащил ее и понес, держа руку на отлете, чтобы не измазать пальто.

Алексей встал навстречу приближавшимся членам комиссии. «Ну зачем, спрашивается, нужно было переодеваться?» — снова подумал он, посмеиваясь над собой. Являясь на заседания, на которых обсуждался его проект, Алексей всегда надевал свой лучший костюм. И всегда досадовал на себя за это, так как члены комиссии были обычно одеты гораздо скромнее. К счастью, никто не обращал на это внимания, никому не было дела до его костюма. Сам же он чувствовал себя так, будто вырядился на праздник, что казалось ему особенно неуместным, когда обсуждение проходило отнюдь не по-праздничному. А сегодня совсем уж зря переодевался: комиссия выехала «на местность», тут и пальто снимать не придется.

— Давно ждете? — спросил Грицай, подходя к Алексею.

— Порядочно.

Матвеев молча кивнул молодому архитектору, а Печерский протянул левую руку (в правой он все еще держал галошу) и вместо приветствия проворчал:

— Ну и погодка, доложу я вам. Черт знает что… Самый сезон для загородных прогулок.

— Тут, Геннадий Григорич, до загорода еще далеко, — отозвался Грицай. — Тут еще город.

— Как же, как же! Самый центр! Шагаем, можно сказать, «за далекою Нарвской заставой». Совершенно как в песне!

— Положим, шагать нам почти не пришлось. На машине приехали.

— А зачем приехали? Совершенно напрасно! Зачем вы нас притащили сюда? Чертежи разложить негде, сырость, грязь… Вам, конечно, хорошо в своих охотничьих сапогах.

Грицай примирительно улыбнулся:

— Это, Геннадий Григорич, не охотничьи. Обыкновенный русский сапог. Яловый.

Матвеев вынул из футляра план района и попытался расстелить его на фундаменте, где только что сидел Алексей. Но план упорно сворачивался в трубку.

— Геннадий Григорьевич, придержите, пожалуйста, тот край, — сказал Матвеев.

Но порыв ветра опередил Печерского, стал играть планом, трепать его, вырывать из рук.

— Помогите-ка мне, Алексей Игнатьич, — сказал Матвеев, сражаясь с ветром. — Вот так, спасибо. И придавите там камнем каким-нибудь, что ли.

— У меня, Павел Васильевич, руки глиной перемазаны, — оправдывался Печерский, поставив наконец галошу на землю и вытирая руки носовым платком. — И вообще… Того и гляди дождь пойдет. По-моему, уже моросит.

Матвеев поднял руку, подержал ее несколько секунд ладонью кверху.

— Не моросит, Геннадий Григорьевич, вам показалось. Просто ветер сырой. И хватит вам ворчать. Выезд на местность — вещь совершенно необходимая. Здесь мы…

— А у меня еще нет никакой уверенности, что мы действительно здесь, — возразил Печерский, близоруко всматриваясь в план. — То есть мы-то, конечно, здесь, но я отнюдь не уверен, что мы именно там, где должны быть, А? Откуда вам известно, что Огородный переулок тоже находится здесь?

— Это и есть Огородный переулок, — тихо сказал Алексей.

— Да? — недоверчиво переспросил Печерский.

— Так ведь товарищ Грицай знает, — сказал Матвеев. — И Алексей Игнатьич тоже подтверждает. Какие у вас основания сомневаться?

— Никаких, Павел Васильевич. Абсолютно никаких, кроме, так сказать, привычки основываться на объективных данных. А где они?

Печерский сердито потыкал пальцем в план и продолжал:

— Здесь можно было бы ориентироваться вот по этой церковке. На местности ее, как видите, нет. А канавы да чертополох на план не нанесены… Ну и местечко, доложу я вам! Ни одного порядочного ориентира! Ни деревьев, ни домов…

— Если бы все дома здесь были целы, — вмешался, не выдержав, Алексей, — нам с вами, по всей вероятности, не нужно было бы приезжать сюда. А ориентиров здесь немало. Вон Кировский завод. Видите? Сооружение достаточно приметное. Вон — улица Стачек. Так?

— Погодите, погодите, — прервал Печерский, вглядываясь из-под ладони. — Это и есть Кировский завод?

— Он самый.

— Ну да, конечно, он ведь здесь где-то и должен быть. Правильно. Столько, знаете ли, слыхал о нем, а видеть никогда не приходилось. Интересно! Надо бы, пожалуй, поближе подъехать.

— Мы ведь не на экскурсии, — улыбнулся Матвеев. — Нам здесь нужно быть.

— Верно, верно. Разумеется. Но на обратном пути вы все-таки попросите шофера подъехать поближе. Интересно все-таки… Простите, Алексей Игнатьевич, я вас, кажется, прервал?

— Вот улица Стачек, — продолжал Алексей. — Вот она на плане, а там вон она проходит на местности. Вы по ней приехали. Видите? Там, где стоит машина, и дальше, в направлении завода. Так? А мы с вами, — Алексей показал место на плане, — мы с вами находимся здесь, в Огородном переулке. То есть именно там, где по моему проекту должен быть сад, а по проекту профессора Гущина — гараж.

— Ясно, — сказал Печерский. — Теперь ясно. Спасибо, теперь даже мне понятно. Хорошо. Значит, с этой стороны пойдут жилые дома… Так я себе представляю?

— Да.

— А здесь, значит, должен быть гараж.

— Или сад, — угрюмо произнес Алексей.

— Что? Ах, да, совершенно верно. Или — или.

Пока архитекторы спорили, Грицай зашел в кирпичный домик. Через несколько минут он появился на крыльце и крикнул:

— Заходите, товарищи, сюда. Здесь и печка топится, и чертежи можно разложить. И даже самоварчик нам обещают.

По этому вопросу никаких споров не возникло. Печерский, редко соглашавшийся в чем-либо с Грицаем, на этот раз был особенно доволен.

— Как это у вас все быстро получается! — говорил он, входя в комнату и потирая руки. — По-военному, честное слово! Ведь это только в армии так бывает, да? Зашли, скажем, в незнакомую деревню, а через полчаса уже и с хозяевами подружился, и кипяточком погрелся, и спать улегся. А? Так ведь?

— Вообще-то так, но в данном случае дело не в армейской привычке. Мы с хозяйкой давно подружились. Знакомьтесь, Прасковья Фоминична.

Пожилая женщина — та самая, которая колола дрова на крыльце, — поздоровалась с вошедшими и стала хлопотать возле самовара.