Питер Уоттс - Огнепад (Сборник) Страница 25

Шпиндель молча отодвинул кружку в сторону по вогнутому столу, так далеко, как мог дотянуться. Жидкость не выливалась: темный кружок остался параллелен кромке поверхности, только слегка наклонился в нашу сторону. Мне даже показалось, что я могу уловить еле заметный прогиб поверхностной пленки. Исаак слегка улыбнулся, глядя на произведенный эффект.

Джеймс откашлялась:

– Я ни в коей мере не преуменьшаю твоих опасений, Исаак, но мы еще не исчерпали все возможности дипломатического пути. «Роршах», по крайней мере, согласен общаться с нами, хотя и не так откровенно, как хотелось бы.

– Ну да, он разговаривает, – согласился Шпиндель, не отрывая глаз от перекошенной кружки. – Но не как мы.

– Нет, конечно. Есть некоторые…

– Он не просто увиливает от ответов, а временами жутко косноязычен. Заметила? И путается в местоимениях.

– Ну, если учитывать, что язык он освоил исключительно методом пассивного подслушивания, «Роршах» на удивление красноречив. По моим наблюдениям, они обрабатывают речевые сигналы гораздо эффективнее, чем мы.

– Это точно! Чтобы так юлить, чужой язык надо знать в совершенстве.

– Будь они людьми, я бы с тобой согласилась, – ответила Джеймс. – Но то, что нам кажется обманом или уловкой, так же легко объясняется опорой на малые концептуальные единицы.

– Концептуальные единицы?

Бейтс, как я начал понимать, никогда не требовала пояснений от КонСенсуса, если этого можно было избежать. Джеймс кивнула.

– Все равно, что обрабатывать строку текста слово за словом, а не рассматривать фразу целиком. Чем меньше единицы, тем быстрее они перестраиваются; на выходе это дает молниеносные семантические рефлексы. С другой стороны, становится труднее поддерживать уровень логической связности: при перетасовке связи в масштабных структурах теряются.

– Оп-па! – Шпиндель выпрямился, забыв о жидкости и центробежной силе.

– Я лишь хочу сказать, что мы необязательно имеем дело с сознательным обманом. Существо, которое обрабатывает информацию в одном масштабе, может не замечать нестыковок в другом. Оно может вообще не воспринимать этот масштаб сознательно!

– Это не все, что ты хочешь сказать.

– Исаак, нельзя применять человеческие нормы к…

– А я-то все гадал, к чему ты клонишь…

Шпиндель нырнул в стенограммы и миг спустя выдернул оттуда отрывок:

«Запрашиваем информацию о среде, которую вы считаете летальной.

Запрашиваем информацию о вашем отклике на неизбежное попадание в летальную среду».

«Рады исполнить. Но ваше понимание летального отличается от нашего.

Существует немало переменчивых обстоятельств».

– Ты его испытывала! – воскликнул Шпиндель и причмокнул губами. Его челюсть подергивалась. – Рассчитывала на эмоциональную реакцию.

– Просто идея. Она ничего не доказывает.

– Была разница? Во времени отклика?

Джеймс чуть помедлила с ответом, затем покачала головой:

– Идея дурацкая. Слишком много переменных, и мы понятия не имеем, как они… Я хочу сказать, они же – не люди…

– Классическая патология.

– Какая патология? – спросил я.

– Это ничего не значит, кроме того, что они не вписываются в человеческий стандарт, – настаивала Джеймс. – Сам по себе этот факт – не повод смотреть на них сверху вниз, особенно здесь присутствующим.

Я попробовал снова:

– Какая патология?

Джеймс покачала головой.

– Есть один синдром, ты мог о нем слышать, – подсказал Шпиндель. – Говорливые, бессовестные, склонные противоречить самим себе и играть словами. Лишенные сочувствия.

– Речь идет не о человеческих существах, – вполголоса повторила Джеймс.

– Но если бы шла, – возразил Шпиндель, – то «Роршаха» можно было бы назвать клиническим социопатом.

На протяжении всего разговора Сарасти не издал ни звука. Теперь, когда слово повисло в воздухе, я заметил, что остальные стараются на него не смотреть.

* * *

Конечно, мы все знали, что Юкка Сарасти – социопат. Но большинство из нас не упоминало об этом в приличном обществе.

Шпинделя вежливость никогда не сдерживала. А может, казалось мне, он почти понимал вампира; мог смотреть сквозь чудовище и видеть организм, такой же продукт естественного отбора, как человеческая плоть, которой за прошедшие эпохи монстр сожрал немало. Эта перспектива как-то успокаивала Шпинделя. Он смотрел, как Сарасти наблюдает за ним, и не ежился.

– Жалко мне сукина сына, – признался он однажды, еще во время тренировок.

Некоторым такая реакция показалась бы нелепой. Человек, сращенный с машиной настолько сильно, что его собственные двигательные навыки разрушались при недостаточном уходе и техобслуживании; человек, слышавший рентген и видевший в оттенках ультразвука, настолько искалеченный модификациями, что не мог даже кончики своих пальцев чувствовать без посторонней помощи, способен жалеть кого-то другого, не говоря о хищнике, созданном убивать людей без малейшего угрызения совести?

– Сочувствие к социопатам – не самая распространенная черта, – заметил я.

– Может, и зря. Мы, по крайней мере, – он взмахнул рукой, какой-то дистанционно управляемый блок датчиков в другом конце симулятора рефлекторно загудел и повернулся, – сами выбрали свои модификации. А вампирам приходится быть социопатами. Они слишком похожи на свою добычу, многие систематики даже в подвид отказываются их записывать. Они так и не отошли от нас достаточно далеко для полной репродуктивной изоляции. Так что вампир – это скорее синдром, чем другая раса. Просто банда каннибалов поневоле с характерным набором отклонений.

– И каким образом это…

– Если твоя единственная пища – собственные сородичи, от сочувствия ты избавишься первым делом. Для них психопатия – не расстройство, понимаешь? Лишь стратегия выживания. Но у нас от них до сих пор мурашки по коже, поэтому мы их… сковываем.

– Думаешь, стоило исправить крестовый глюк?

Все знали, почему этого никто не сделал. Только дурак может воскресить чудовище, не поставив предохранитель. У вампиров он встроенный: без антиевклидиков Сарасти рухнет в эпилептическом припадке, стоит ему увидеть первую же оконную раму на четыре створки.

Но Шпиндель покачал головой.