Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 3 Страница 25

Некоторое время я размышлял о будущем. О ближайшем будущем. В том смысле, конечно, куда мне теперь направиться. Я люблю размышлять о будущем, обманывая себя тем, что в этом и состоит работа писателя. И я понял, что должен немедленно идти к Строгову, поскольку если не сейчас, то когда? Славин, правда, предупреждал, что кто-то из наших сегодня к нему уже намылился, но, в конце концов, никакой очереди мы не устанавливали. Зачем, спрашивается, я сюда приехал? Я приехал проститься с Учителем, который умирает, который умирает вовсе не от старости или болезней, и никто не вправе откладывать нашу встречу, водя указующим пальцем по клеточкам невидимого плана-графика.

Принявши решение, я пошел к Строгову.

Если ты Учитель, у тебя обязательно должен быть Ученик, думал я, спускаясь по бесконечной лестнице к набережной. Иначе какой же ты Учитель? Именно наличие Ученика делает из незаурядного человека нечто большее. Если продолжить эту мысль, то неизбежно получишь следующую: эстафетная палочка передается из рук в руки только кому-то одному. Иначе говоря, свой Дух ты вряд ли сможешь поделить между всеми желающими. (И это слова межпланетника, скривился бы Славин. Позор коммунисту, атеисту Жилину!) Так к чему мои патетические размахивания руками? К тому, к тому! Хоть и не я придумал операцию под полусерьезным названием «Время учеников», призванную спасти нашего Дим Димыча (а кто ее, кстати, придумал?), я с готовностью принял эту безумную идею. Хоть я и прибыл в этот город, откликнувшись на зов своих друзей по писательскому цеху, в окончательный успех дела я все равно не верил. Хоть и не верил я в возможность вернуть Строгова к жизни, однако ж на что-то надеялся…

Вот и набережная, а лестница все текла и текла вниз по склону, увлекая меня к морю. Это была центральная пляжная лестница — мраморная, с башенками. Невозможно было представить, чтобы взять и сойти с нее в сторону.

Мы спасали Учителя, забыв, что спасти сначала нужно себя. Мы все поголовно назвались его учениками, не понимая, что ему нужен только один — Ученик. Нет, каждый из нас в глубине души это понимал, но опять же каждый втайне надеялся, мол, я — тот самый и есть. А кто-то был в этом уверен. Тогда как настоящий Ученик, вполне возможно, пропадал где-нибудь в Пырловке и был со Строговым не знаком, потому что ложный стыд мешал ему высунуть голову, и нам бы взять да разыскать этого парня, да привести его к Дим-Димычу за ручку, вместо того, чтобы дружно слетаться сюда со всех концов Ойкумены. А может, настоящий Ученик еще только учился читать по слогам? А может, Строгов вообще не хотел быть ничьим Учителем? И, кстати, насчет стыда, который на самом деле не бывает ложным. Интересно, кто-нибудь из нас испытает ли потом это чувство? Например, беллетрист Жилин?

Бриз, вдруг задувший с моря, очень вовремя проветрил мою голову. Сандалии увязли в песке, пришлось их снять. Я с изумлением обнаружил, что мраморная лестница давно закончилась, а передо мной — пространство без конца и без края. Дом Строгова остался где-то наверху и гораздо правее. «Строгий Дом». «Дом На Набережной»… Вокруг кипела жизнь. Веселые голые люди азартно играли в пляжный волейбол, другие голые люди зарывались в песок, ласточкой бросались в набегавшую волну, перекрикивались, общались, не обращая внимания на различия полов, и я понял, что попал на пляж натуристов. Это в исторической-то части города? Остроумно. Никто ни с кем не целовался, здесь были настоящие натуристы. Что ж, я люблю все настоящее, поэтому я закатал штаны, разделся до пояса, поддал ногой откатившийся ко мне мяч, а затем побрел кромкой прибоя, останавливаясь и с наслаждением наблюдая, как волны слизывают оставленные мною следы.

Неужели мне не хочется к Строгову, спросил я себя. Неужели я боюсь? Тогда какого рожна я сюда притащился? Повидаться с алкоголиком Славиным я мог и в Ленинграде, заглянув как-нибудь вечерком в ресторан Дома писателей, а мрачного, болезненно серьезного Сорокина я мог легко отловить в Москве, в его роскошном рабочем кабинете.

Раскинув руки, я подставил грудь морскому бризу.

— Моя любовь? Она седа, — нежно пропел кто-то, — глуха, слепа и безобразна…

Я на всякий случай оглянулся. Одна из валявшихся на песочке девушек, сняв с головы солнцезащитный шлем, помахала мне рукой и вспорхнула с места.

— Ты сегодня точен, — сказала она нормальным голосом. Это была та самая безжалостная красавица, которую я видел утром возле киоска с кристаллофонами, это была та самая любительница музыки, которая с первого взгляда запала в мое подержанное сердце. Увы, она была в купальнике. Зато улыбалась — персонально мне.

— Я просто вежлив, — возразил я. — Как король.

— Я тебя знаю, — сказала она, — ты король из моего сна. Я позвала, и ты пришел.

Я посмотрел почему-то на часы. Меня позвали, и я пришел, мысленно согласился я, вспомнив записку на рукоятке чемодана.

Шутки шутками, но было как раз четыре пополудни. Вернее, без пяти, но это дела не меняло. Мне назначили свидание на взморье, и вот я здесь. Я был сегодня точен. Случайно ли ноги принесли меня на центральную лестницу и заставили спуститься до самого дна? Кто руководил движением моих ног?

— Поможем друг другу проснуться, — пробормотал я. — Бог — это счастье. Носильщики хреновы…

— Ты веришь в Бога? — тут же спросила девушка.

— Скорее нет, чем да. Впрочем, в какого?

— Он — один. Не понимаю, как писатели могут не верить в Бога, просто болезнь какая-то, особенно среди фантастов. Надеюсь, ты не фантаст?

— Как можно, — укоризненно сказал я.

Она долго смеялась, кокетливо грозя мне пальцем, и тогда я повернулся и побрел дальше, поддевая пену ногами. Я решил проверить ситуацию на прочность, и красавица не обманула моих надежд, легко и естественно присоединившись ко мне, а может, она подтвердила тем самым худшие мои подозрения, — просчитывать варианты мне пока не хотелось. Похоже, она в самом деле знала, кто я такой, оттого и веселилась. Ну, Жилин, держись, сказал я себе, молоденькие поклонницы тебя все-таки зацапали. Дождался на старости лет. Впрочем, молоденькие ли?

— Хорошая у тебя легенда, — заговорила она, отсмеявшись. — Нет, я серьезно! К ребятам из Советского Союза здесь по-разному относятся, но писатель Жилин — это имя. Жаль, конечно, что ты не веришь в Бога, есть тут какое-то несоответствие, это сразу настораживает.

— Имя, а также фамилия, — ответил я. — Но я никогда не говорил, что не верю в Бога.

— Значит, веришь?

— Этого я тоже не говорил.

Девушка закатила глаза и глухо молвила:

— Он спросил страшным голосом: водку пьешь? Нет. В Бога веруешь? Нет. Истинно межпланетная душа!