Александр Бушков - Великолепные гепарды Страница 25

Потом я уснул все же. И видел во сне, как медленно, бесшумно рушились сверкающие стеклом и сталью высотные дома – какая-то нескончаемая улица, застроенная высотными домами, – как здания превращались в бесформенные кучи, над которыми стояли облака тяжелой пыли, как сквозь эти кучи с фантастической быстротой прорастали огромные цветы, желтые, красные, лиловые на ярко-зеленых коленчатых стеблях, как таяли груды щебня, как обнажалась влажная, черная, рассыпчатая земля и по ней осторожно шагали странные животные с огромными глазами, а в небе проносились какие-то крылатые, перепончато-сверкающие, и не видно людей, ни одного человека… Когда я открыл глаза, за окнами было светло.

День четвертый

У крыльца ратуши меня встретил сотрудник полковника Артана, тот, что возил меня в бывший вычислительный центр. Все бы ничего, но тут же толпилось человек сорок, в которых любой простак за версту признал бы журналистов. Тут же на всякий случай ждали несколько полицейских и агентов в штатском – предосторожность при общении с возжаждавшими сенсации журналистами нелишняя.

Журналисты сделали стойку. Пока я шагал, эскортируемый детективами, они бежали следом, забегали вперед, задавали вопросы, на которые я не отвечал и вообще вел себя так, словно не видел их. Я не питал к ним никаких недобрых чувств – просто чувствовал себя чрезвычайно мерзко, не хотел никого видеть, хотелось как можно скорее со всем этим покончить…

Девушка в приемной смотрела на меня уже по-иному, и я подумал мельком, что искупил невольную вину перед ней – все же ей найдется, что рассказать подругам.

Всей оравой мы ввалились в кабинет мэра, благо там могли разместиться все. Мэр поднялся навстречу. Тут же стоял полковник Артан в парадном мундире с надраенными пуговицами и орденами, выглядел он как приговоренный к расстрелу, которому в последний миг сообщили, что казнь заменена увеселительной поездкой на Гавайские острова. За спиной мэра полукругом стояли человек десять в строгих темных костюмах – Отцы Города и Ответственные Лица. Господи, ну зачем они устроили весь этот балаган?

Журналисты, затаив дыхание, слушали, как я с помощью поставленной прямо на лист бумаги мэра мощной рации военного образца отдаю командирам частей кодированные приказы вскрыть надлежащие пакеты. Советник Фаул истово пялился на меня и беззвучно шевелил губами – то ли повторял за мной команды, то ли молился. Отцы Города и Ответственные Лица сияли.

Вот и все, и больше мне здесь делать нечего. Я повернулся было, но журналисты стояли передо мной, как спартанцы у Фермопил. Раздался боевой клич их племени:

– Интервью!!!

– Минуту, – вклинился мэр, и все затихли. – Сначала я хотел бы сообщить, что господин Гарт избран почетным гражданином нашего города и награжден памятной медалью нашего города, которую мы вручаем лицам, сделавшим на благо города что-то серьезное и важное. – Он вручил мне синюю папку с тисненным золотом заковыристым гербом города и коробочку. Я (невольно оглянувшись в ожидании бойскаутов с барабаном) пожал мэру руку, принял регалии и стоял, равнодушно держа их перед собой. Мэр продолжал: – Кроме этого, мы отправили в правительство настоятельное ходатайство о награждении господина Гарта высшим орденом нашей страны.

Он громко захлопал, моментально подключились Отцы Города, Ответственные Лица и журналисты. Я снова глянул на Фаула – советник яростно аплодировал, держа перед собой ладони с растопыренными пальцами – как дети в цирке. И мне стало чуточку неловко стоять вот так, с кислой физиономией, посреди охваченных искренней радостью людей, но ничего я не мог с собой поделать…

– Интервью!!! – прогремел вновь боевой клич.

И я стал говорить – тихо, медленно, тщательно взвешивая слова. Рассказал о людях, которые здесь погибли, о своем разговоре с Регаром, о том, какое решение я принял и чем руководствовался. Окончив, уставился в пол и сказал:

– Вопросы?

– Вы рассчитываете, что эвакуация пройдет гладко?

– Надеюсь.

– Представляют ли опасность террористы?

– Их раздавят.

И я двинулся прямо на них, они поворчали, но расступились, и тут я, словно на стену, натолкнулся на вопрос:

– Вы не боитесь, что однажды все повторится? Что это только начало? Его задал седой пожилой мужчина, чем-то выделявшийся в толпе, – видимо, настоящий научный обозреватель, а не липовый, которым столь бездарно попробовав прикидываться я. Настоящие научные обозреватели, как правило, – люди серьезные и образованные… Я не ответил.

– Доброе утро, Анна.

– Доброе утро. Снова ушли ни свет ни заря? Как ваши дела?

– Дела мои кончились, – сказал я. – Баста-финита. Можно уезжать. Или улетать. Или уплывать. (Нужное подчеркнуть.) Одним словом, убираться ко всем чертям.

– Неудача?

– Наоборот. Вовсе даже наоборот.

– Тогда почему у вас такое лицо?

– Ох, Анна… – сказал я. – Иногда и удача нагоняет тоску. В особенности если абсолютно неизвестно, что считать поражением, а что удачей…

Я обернулся на звук затормозившего у калитки автомобиля. Стоял на веранде, сжав толстые перила, а они шли ко мне, великолепные гепарды. Первым браво шагал Лудо-Младо,[1] огромный, пухлощекий, с холеными запорожскими усищами, и его куртка едва заметно оттопыривалась на животе – «эльман», как всегда, заткнут за брючный ремень. Кличку ему дали не зря. Следом шел Длинный Генрих, высокий, меланхоличный, в заветном полосатом галстуке, который он лет восемь надевает, отправляясь на самые рискованные дела, – стало быть, он и нынешнее причислил к таковым, в чем я с ним абсолютно согласен И замыкал шествие Мышкин Мучитель, являвший собой во плоти образ рассеянного молодого гения из фантастических фильмов, – но встань перед ним пяток антиобщественных личностей с ломами наперевес, ломы оказались бы завязаны у них на выях… Он и в самом деле некогда был биологом, в древнем городе Кракове.

Они набросились на меня, жали мне руки и хлопали по спине, потрясая пачкой экстренных выпусков местных газет, с ходу пошли разговоры о грандиозном успехе, будущих награждениях и несомненном триумфе.

И тут, как в плохом романе, зазвонил телефон. Анна, которую они уже втянули в веселье, ушла. С лица Лудо-Младо медленно сползала улыбка. Генрих сосредоточенно обрывал голубые граммофончики оплетавшего веранду вьюнка.

– Господа офицеры, у нее пацан, – сказал я.

– Этот?

– Этот самый. Вы, собственно, зачем навестили сию обитель?

– Приданы в распоряжение на всякий случай, – мрачно сказал Генрих. – Вдруг у тебя что-то недоделано и нужны подмастерья.

Вернулась Анна. Я знал, откуда ей звонили и что сказали. Она шла медленно и неуверенно, как по скользкому льду, декабрьскому гололеду, и, когда я встретил ее взгляд, мне захотелось очутиться подальше отсюда, от этого города, где в тысячах домов сейчас плачут или сдерживают слезы.