Евгений Прошкин - Рассказы Страница 25

Из караулки вышел Севрюгин, и Костик поспешно поднял брошенный было кусок земли.

— Ты еще не побрился? — на ходу спросил капитан.

— Никак нет.

— И уставы тоже не выучил? Значит, можно еще добавить? — осклабился он. — Физический труд — лучший отдых от умственной работы. Отдыхай, ефрейтор.

Севрюгин расхохотался так, что еле удержал очки, и юркнул в теплую кабину «газика». Вслед за ним на улицу выскочил Гулаг и, провожая машину влюбленным взглядом, выдавил:

— Холера педальная, все утлы обнюхал. Дембель, ты чего не работаешь?

— Температура, товарищ. Если я умру, с кого спросят?

— Ладно, иди в подвал, — сжалился прапорщик.

Часовой первым зашел в камеру и расстелил на полу сухую шинель. Рядом он заботливо положил несколько сигарет.

— Молодец, свободен, — сказал Тарасов.

Он прилег на волосатое, болотного цвета ложе и прислушался к удаляющимся шагам Покатилова. Нормальный воин, службу сечет. Хотя, конечно, армия уже не та. Мельчает армия. Даже офицеры стали какие-то рыхлые, беспомощные. Взять хотя бы Лосева: прострелил себе ухо. Ну что это за командир?

Стоп!..

Тарасов вскочил, но, испугавшись потерять мысль, не выпрямился, а так и замер в позе дискобола. Вчерашние события неожиданно выстроились в памяти с протокольной четкостью и обнаружили странную взаимосвязь.

Дело было после обеда. Тарасов с корешем Женькой, прихватив музыкальный инструмент, расслаблялись в курилке. По маленькому плацу вяло маршировала колонна молодых солдат, бритых наголо, которых Костик принципиально не различал. «Черепа» занимали предпоследнюю ступень в армейской иерархии и для порядочного дембеля сливались в некую абстрактную массу.

Тарасов, пуская в небо кольца, умиротворенно наблюдал за строевыми занятиями, а Женька отчаянно выл:

— Пока там нужен был только мой я-а-ад… в гомеопатических дозах любви-и-и…новампонадобился именно я-а-а… и вы получите но-о-ож в спину-у-у!.. Здравия желаю, товарищ майор.

Женька оторвал задницу от скамейки и изобразил стойку «смирно» с гитарой в руках, а когда начальник штаба прошел, плюхнулся обратно и немедленно продолжил:

— Но-о-ож в спину-у-у, это как раз буду я-а-а!.. Костик, ну когда ты мне приказ напечатаешь? У меня уже весь альбом готов, только приказа не хватает.

— Да сделаю, успокойся. Сегодня после отбоя и сделаю.

— Вместе пойдем.

Обрадованный Женька взял новый аккорд, но тут на крыльцо вышел старшина и, сладко зевнув, поинтересовался:

— Не желаете ли размяться?

— А что, товарищ, водку завезли?

— Толчок забился.

Друзья рассмеялись. По натуре старшина был клоуном, и если бы он не родился прапорщиком, то мог бы сделать карьеру в цирке.

— На обед суп-рататуй, — сообщил старшина.

Шутка была старой, тем не менее Женька удивленно выпучил глаза и спросил:

— Какой еще рататуй?

— Суп-рататуй: кругом капуста, а в середине… — прапорщик вытянул губы, произнося известное слово, но в этот самый момент на первом этаже грохнулись кастрюли, и дежурный по кухне выдал кое-что покруче.

— Однако! — крякнул старшина. — Если он все это заложит в меню, то я поужинаю дома.

Вечером Тарасов с Женькой отправились в штаб, где Костик отпечатал давно обещанный дембельский приказ — десять строчек за подписью президента, разрешающие увольнять в запас «военнослужащих срочной службы, выслуживших установленные сроки».

Женька придирчиво осмотрел лист и аккуратно свернул его в трубочку.

— А себе не будешь делать?

— Буду, — загадочно произнес Тарасов. — Только не такой.

Идея созрела давно. Дембельский альбом, апогей военно-прикладного творчества, должен быть украшен чем-то сверхъестественным, и Костик уже придумал, чем именно. Он уже заготовил текст и схоронил его в тайнике под ящиком стола. Осталось только дождаться, когда из части отлучится начальник штаба. Завтра как раз такой день.

Тарасов достал черновик и, заправив в машинку новый лист, напечатал:

«За превышение власти, за использование служебного положения в корыстных целях командира в/ч 19730 полковника Лосева А.М. приговорить к расстрелу. Приговор привести в исполнение 10 октября 1999 года в 4.00. Вооружение выдать согласно боевого расчета. Ответственным за выполнение назначить зам. по воспитательной части капитана СеврюгинаД.Н. В боевой расчет назначить…»

— Круто, — отозвался Женька.

— Круто будет завтра, — злодейски ухмыляясь, сказал Костик. — Я ведь его не так просто вклею, а с подписью.

— У командира подпись простая, ее любой дурак подделает.

Тарасов промолчал. Не потому, что не верил Женьке, — Женьке он верил на все сто, — просто испугался сглазить. Задуманная им акция попахивала в случае провала крупными неприятностями, однако Костик твердо решил, что автограф на приказе будет настоящим. Надругательство над штабной бюрократией Костик задумал как месть всей военной машине, и в том, чтобы командир подписал приговор самому себе, он видел особый мистический смысл.

Все следующее утро Тарасов был на взводе. К одиннадцати часам начальник штаба укатил проверять дальний пост радистов, а заместитель по воспитательной части Севрюгин принес десятистраничный пасквиль на тему солдатского досуга. Костик начал просматривать список культурных мероприятий, но вовремя вспомнил, что его это уже не касается. Участвовать в принудительных состязаниях гиревиков и конкурсах военно-лирического стихотворения придется черепам и призыву Покатилова.

Костик потрепал листы, придавая им объем, и добавил в папку «На подпись» текущие документы. Вместе с двумя рапортами от комбатов и заявкой на дизельное топливо получилась весьма внушительная пачка. Он прислушался, нет ли кого в коридоре, и всунул между страничек свой скромный опус.

Проходя мимо кабинета начальника штаба, Костик на всякий случай подергал ручку — дверь не поддалась.

Командир был сильно увлечен бестселлером с флагом все еще вероятного противника на обложке. Появление Тарасова он отметил недовольным шевелением породистых мохнатых усов.

— Где подпись начштаба?

— Начштаба на точке, товарищ полковник.

— А, ну да. Чего так много? — спросил он, брезгливо трогая папку.

— Капитан Севрюгин приказал вам передать…

— Вот, мля, писатель, не мог покороче!

Костик пожал плечами — большего субординация не позволяла.

— Опять стихи! Опять гири! — взбесился Лосев. — Он что, ничего другого придумать не может? Скажи, Тарасов, не задолбали они тебя за два года?