Брайан Ламли - Психосфера Страница 25

— Иду! — крикнул он, по-гречески он говорил с грехом пополам. — Уже иду.

Он выбрался из-под стены, стряхнул с себя пыль и направился к огромной каменной арке, которая вела к крутому, извилистому спуску.

— Такая прекрасная ночь. Я совсем забыл о времени. Я, знаете ли, люблю такие уединённые места. Просто сижу здесь один. — Он не был уверен, что старик действительно понял его. — Вам понравилось узо? Отлично! И да, спасибо, закат действительно был великолепный.

Далеко внизу, музыка и приглушённые звуки веселья начали разноситься в темнеющем воздухе. Линдос пробуждался от вечерней спячки. Палацци чувствовал ароматы рецины[11] и ягнёнка с пряностями, манящие его присоединиться к пирующим…

Весь день настроение и моральное состояние Гаррисона постепенно ухудшались. Вики это чувствовала, видела, как он пытался обуздать чувства и эмоции, которые он и сам не до конца понимал, и тоже всё сильнее беспокоилась, переживала из-за его почти шизофренического состояния. Она знала (к счастью), что это была его собственная шизофрения, возможно, возникшая вследствие постоянной искусной борьбы с двумя «сожительствующими» сознаниями, которые были составными частями его личности, его психики, — ей было известно, что ни Шредер, ни Кених внешне не проявляются в течение дня, но сама мысль об усилиях воли, которые он должен прилагать, чтобы просто оставаться доминирующей личностью, приводила её в ужас. Она сомневалась, что когда-нибудь сможет привыкнуть к этому.

Она проследил источник его беспокойства до этого утреннего кошмара, возможно, до встречи с греческими юнцами. До тех пор всё, казалось, шло хорошо, их отпуск шёл на пользу им обоим. Но что будет дальше, сегодня вечером…

Этим вечером Гаррисон беспокойно ёрзал на стуле и часто хмурился. Он играл с едой, спорил по поводу счёта, затем, рассердившись, протопал прочь из таверны, где они ели. Он также выпил слишком много бренди, слишком легко позволил себе расстраиваться, когда музыка в выбранной таверне (они побывали в нескольких) была не совсем ему по душе, принялся горько жаловался на «шумных, пьяных туристов», хотя на самом деле отдыхающие были почти трезвыми и очень хорошо себя вели. Он был, короче говоря, готов взорваться, чтобы выплеснуть напряжение, бурлящее внутри. И это было последнее, чего хотелось Вики.

Разумеется, она знала, что прямо под поверхностью Гаррисона, которого она так любила (снова это сомнение, это употребление в мелочах прошедшего времени) таились другие личности, только и ждавшие возможности пробудиться. Вики знала, что она — и Линдос тоже, если на то пошло — могла бы вполне обойтись и без проявлений господина Вилли Кениха, бывшего эсэсовца и личного телохранителя его ненаглядного полковника Томаса Шредера. И её чувства, или их отсутствие, относились также и к самому полковнику. Да, они нравились ей в жизни, во плоти, но теперь, когда они жили в голове Гаррисона, являлись частью его сущности, она их боялась и ненавидела их. Ни один из них не должен быть допущен к поверхности сегодня вечером.

Именно поэтому, при первом же удобном случае, она позволила Гаррисону «случайно» заметить, как она хмурится и потирает лоб.

— Что? — поспешно спросил он, наклоняясь к ней через плетёный стол.

— Ничего. Просто голова начинает болеть.

Гаррисон тут же проявил сочувствие, протянув руку и коснувшись её лба, и лицо его помрачнело, поскольку он сразу понял, что она солгала.

— Если бы у тебя болела голова, — сказал он ей тихо, — я мог бы вылечить тебя в один момент. Ты же знаешь.

— Наверное, это переутомление, — она отчаянно пыталась придумать оправдание. — Возможно, я просто немного…

— Устала? — он покачал головой. — Нет, это тоже вряд ли. Мы сегодня поспали час или два после нашего восхождения.

Он поджал губы, глубоко вздохнул, начал выглядеть рассерженным — затем выпустил весь свой гнев в воздух одним глубоким вздохом:

— Какого чёрта — это из-за меня, да?

— О, нет, Ричард! — она взволнованно сжала его руку. — Просто ты, похоже, чем-то обеспокоен. И я не знаю, что… Её голос дрогнул, и фраза осталась незаконченной.

Он внимательно посмотрел на неё, и ей показалось, что она чувствует тепло его золотых глаз прямо сквозь тёмные, тяжёлые линзы его очков. Тепло, которое словно вытягивало из неё часть опасений.

— Я и сам не знаю, — признался он. — Это чувство, вот и всё. Словно я упустил что-то. Словно что-то не так. С миром, со мной. Чёрт возьми, происходит что-то плохое, Вики!

— Послушай, — она снова сжала его руку, — почему бы нам не продолжить этот вечер и не ложиться допоздна? Мы можем посидеть во дворе. Я сварю кофе — много. Кофе, бренди — и сигара для тебя. Тебе понравится. Мы будем просто сидеть, отдыхать и слушать, как птичка поёт свою единственную печальную песню.

Гаррисон кивнул и слабо улыбнулся:

— Да, он печальный, этот маленький пернатый певец. Со своим: «Пут!.. Пут!.. Пут!» Интересно, как он выглядит?

— Может быть, он некрасивый, — сказала Вики, поднимаясь и кладя деньги на стол. — Наверное, поэтому он прилетает только по ночам.

Чуть позже, когда они поднялись по узким улочкам и оказались над гомоном ярко освещённых, переполненных таверн, Гаррисон добавил:

— Может быть, поэтому он такой печальный? Потому, что некрасивый, и знает только одну песню.

— Но зато прекрасную песню, — ответила Вики, когда они дошли до двери, ведущей в их внутренний двор. — Похожую на жидкий лунный свет.

Гаррисон схватил её за талию, жадно поцеловал и стал нежно ласкать её грудь в темноте.

— Послушай, как ты смотришь на то, чтобы забыть о кофе и бренди, а? Почему бы нам не помочь маленькому певцу и не изобразить какую-нибудь музыку?

Обнявшись, они шагнули через порог, тихо закрыв дверь за собой…

Палацци решил начать со швейцарской пары. Остановившиеся только через одну узкую улочку — или крышу — от его собственного куда менее великолепного жилища, они представлялись очевидным выбором.

Уходя со скалы Акрополя, он задержался на несколько минут на пологом склоне, разговаривая с пожилыми греческими дамами, торгующими кружевом, пока они убирали подальше свои товары на ночь, наконец, пожелал им спокойной ночи и убедился, что они наблюдали за ним, когда он входил в свой снятый на лето дом у подножия скалы. Затем…

Ему потребовались пять минут, чтобы переодеться в свою «рабочую одежду» и выбраться через окно, расположенное высоко в задней стене комнаты, и ещё несколько минут, чтобы прошмыгнуть по плоским, тёмным крышам. Адреналин теперь так и бурлил в жилах Пауло Палацци.