Джек Вэнс - Поместья Корифона. Серый принц Страница 25

Рейона Верлас-Мэддок уже отобедала раньше в обществе Гермины Линголет. За большим темным столом сидели четверо: молодые люди, преодолевшие полтораста километров дикой пустыни и отчаянно защищавшиеся от дикарей, чтобы оказаться здесь, в парадной столовой, лицом к лицу. Прихлебывая вино, Шайна откинулась на спинку стула, поглядывая на троих собеседников из-под полуопущенных ресниц и пытаясь представить себе, что они — незнакомцы, о которых ей нужно составить беспристрастное мнение. Кельсе казался старше своих лет. Несмотря на сходство с отцом, он не отличался внушительной внешностью: слишком плотно сжимал губы, что придавало его продолговатому лицу напряженно-озабоченный характер. По сравнению с ним Эльво Глиссам производил впечатление человека общительного и беспечного, всецело поглощенного быстротечной радостью бытия. Джерд Джемаз — с точки зрения «незнакомки» — выглядел на удивление элегантно. Повернув голову, он встретился глазами с Шайной. Как всегда, Шайна ощутила при этом небольшой укол раздражения — или, может быть, что-то вроде вызова, побуждения к соперничеству? Джемаз опустил глаза к бокалу вина. Шайна одновременно удивилась и развеселилась: Джерд, всю жизнь ее игнорировавший, наконец поддался ее влиянию!

«Мы разослали устав по поместьям, — говорил Кельсе. — Если он заслужит всеобщее одобрение, по-видимому, одного этого будет достаточно для формирования политического блока».

«А если нет — если твой устав вызовет разногласия?» — спросила Шайна.

«Маловероятно. Мы обсудили основные положения с каждым адресатом».

«Что, если кто-нибудь начнет настаивать на изменениях? Не может быть, чтобы структура важного документа одинаково устраивала все стороны».

«В уставе нет никакой структуры. Это просто-напросто изложение общей позиции, соглашение о координации действий, обещание не противиться воле большинства. Таков первый необходимый шаг; впоследствии мы сможем подготовить и предложить к утверждению более подробный манифест».

«Значит, теперь тебе придется ждать. Как долго?»

«Неделю или две. Может быть, три».

«Достаточно долго, — вмешался Джерд Джемаз, — чтобы узнать, в чем заключалась „забавная шутка“, обещанная Ютером Мэддоком».

Глиссам сразу заинтересовался: «Как же вы это узнаете?»

«Ютер пролетел пятьсот километров на север от Рассветной усадьбы, с отклонением примерно в двадцать семь километров к востоку. Другими словами, он приземлился в Пальге, на станции № 2, — Джерд вынул записную книжку Ютера Мэддока. — Послушайте: „Никто не осмеливается летать над Пальгой. Достойный удивления парадокс! Ветроходы, уклончивые и незлобивые, при виде летательного аппарата становятся яростными фуриями. Из ангаров выкатывают древние лазерные пушки, и от нарушителя небесного спокойствия остаются прах и лоскутья обгоревшего металла. Я спросил у Филисента: „Почему вы сбиваете всех, кто пролетает над степями?“ „Мы боимся синих налетчиков“, — ответил он. „Неужели? — не поверил я. — Сколько лет прошло с тех пор, как ульдры в последний раз совершили налет на ветроходов?“ „На моей памяти этого не было, мой отец тоже такого не помнит, — признал Филисент. — Тем не менее, закон есть закон: в небе над Пальгой не должно быть воздушных машин“. Филисент позволил мне осмотреть его лазерную пушку — великолепное орудие! Я поинтересовался: „Кто мог изготовить столь хитроумное и разрушительное оборудование?“ На этот вопрос Филисент не смог ничего ответить — почти ничего. Пушка, покрытая резным или чеканным рельефом изумительной работы, переходила, как фамильная драгоценность, от отца к сыну с незапамятных времен. Может быть, ее привезли с собой давно забытые первопоселенцы Корифона — кто знает?“»

Джерд Джемаз поднял голову: «Ютер сделал эту запись, судя по всему, через несколько дней после прибытия на станцию № 2. К сожалению, он редко пользовался записной книжкой. Дальше он пишет: „Пальга — достопримечательная страна, а Филисент — весьма достопримечательная личность. Подобно всем ветроходам, он — ловкий и завзятый вор, готовый стащить в любой момент все, что плохо лежит. Отвадить его могут только „отворот“ или неусыпная бдительность владельца имущества. Во всех остальных отношениях он, в принципе, неплохой парень. У него есть баркентина, ему принадлежат тридцать семь плодородных участков вдоль трассы. Народ этот неразрывно связан с ветром и солнцем, облаками и степными просторами! Когда плещутся паруса, а огромные колеса переваливаются по колее, ветроход, стоящий у руля, будто отправляет священный обряд. Но при этом, если поинтересоваться у него, правда ли, что трижды два — шесть, он взглянет на тебя с полным непониманием. А если попробовать разузнать что-нибудь об эрджинах — например, о том, кто и как их приручает — непонимание превратится в замешательство, даже смятение. Спросите у ветрохода, откуда у него деньги, чтобы заплатить за чудесные колеса с подвеской, за прочную парусину, за металлическую крепь — он лишится дара слова, у него челюсть отвиснет, как если бы к нему пристал юродивый, несущий несусветную чепуху!“»

Джемаз перевернул страницу: «Вот раздел, озаглавленный Ютером как „Заметки для монографии“: „Шренки — поразительная, внушающая ужас и почтение каста. Каста или культ? Осознание судьбы приходит к ребенку в виде повторяющегося сна. Он худеет, бледнеет, не находит себе места, после чего рано или поздно уходит в степь, покинув родной фургон. Через некоторое время он совершает первое неспровоцированное нападение или оскорбление; затем этот отпрыск мирных бродяг замыкается в себе и становится в глазах соплеменников стихийным бедствием, бичом, наказующим врожденные подлость и развращенность окружающих. Шренков немного: по всей Пальге их, наверное, человек сто — никак не больше двухсот. Можно понять, как глубоко все их существо проникнуто омерзительными нечистотами, сочащимися из клоаки бытия“».

Джерд Джемаз немного помолчал. Никто не сказал ни слова.

Джемаз снова перевернул страницу: «Осталось немного. Здесь Ютер пишет: „Его зовут Полиамед. Я надул его, воспользовавшись трюком Кургеча, и он признал, что видел лагерь для дрессировки эрджинов. „Так проведи меня туда!“ Он не решается. Я закручиваю призму, и мой голос звучит в его мозгу: громовой глас небесный. „Проведи меня туда!“ — требует божество с глазами, слепящими, как солнца. Полиамед смиряется с неизбежностью, хотя ему известно, что он повергнет в хаос миллионы судеб, превратив их в необратимое месиво. „Где? Как далеко?“ — спрашиваю я. „Там — не близко“, — отвечает он. Что ж, увидим“».

Джемаз открыл еще одну страницу: «Дальше столбец каких-то чисел — я не смог в них разобраться. Вот, пожалуй, и все. Дальше пусто — кроме заметок на последней странице. Сначала два слова: „Чудесно! Великолепно!“ Потом один параграф: „Из всех горьких радостей жизни эта — горчайшая и сладчайшая. Как медленно бьют куранты веков! Какая скорбь в их перезвоне, какое торжество вечно опаздывающей справедливости!“»