Александр Студитский - Сокровище Черного моря Страница 25

Смолин сжал в раздумье подбородок и не отводил глаз от пораженного признаками смерти растения.

- Надо проверить, - сказал он. - А как обстояло дело с температурой?

- Ни разу не опускалась ниже двадцати...

Смолин резко повернулся на каблуках.

-Во всяком случае,-сказал он с горькой усмешкой, - мы констатировали факт несомненной гибели самой перспективной из выведенных нами форм. Предстоит новый, тяжелый, кропотливый труд... Идемте наверх, обсудим, что делать дальше.

Смолин вышел из комнаты. Но когда Петров повернул выключатель и комната погрузилась в глубокий полумрак, профессор неожиданно вернулся и прикрыл за собой дверь.

- Скажите, Петров, вы уверены, что в аквариальную никто, кроме вас, не заходил?

- Кто же кроме меня?.. Я и Ольга Федоровна, - больше никто сюда не заходит...

Не договорив, он замолчал, пораженный пришедшей в голову мыслью. Молчал и Смолин, остановив на нем неподвижный взгляд. Мерцал голубоватый свет, окрашивая их лица в мертвенные, неестественные тона.

- Неужели... Калашник? - нарушил, наконец, молчание Петров.

Лицо Смолина продолжало оставаться неподвижным. Он все смотрел на Петрова, уже не видя его, распаляемый вспыхнувшим чувством досады. Кулаки его сжались.

- Ну, если.. - начал было он, раздувая ноздри, но сейчас же спохватился. - Да нет, легче всего свалить вину на противника, благо к этому есть какие-то основания.

Он нахмурил брови и опять погрузился в раздумье.

- Черт его знает! - сказал он, наконец, с досадой.-Принесла его нелегкая в такой момент!

- А по-моему - это он! - убежденно заявил Петров.

Смолин невесело засмеялся и покачал головой.

- Не могу поверить этому. Нет не могу. - И закончил уже обычным своим тoном:-Ну, Петров, начнем все сначала!

Глава 15

ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ

Катастрофа с культурой гигантской филлофоры была каплей, переполнившей чашу. Тягостное ощущение упорной неудачи овладело Смолиным. Мрачный, подавленный, он заперся в своем кабинете. Да, положение стало совершенно ясным. Решение поставленной перед ним задачи снова отодвинулось в туманную, неопределенную даль. И, если его спросят, что делать дальше, - ему сказать нечего.

"Во мне или вне меня причины этих неудач?" - спрашивал он себя, устремив неподвижный взгляд в бархатную черноту ночи за раскрытым окном.

Перед ним одна за другой проходили эти неудачи. Бесплодные поиски золотой водоросли у берегов Крыма и Кавказа. Нелепая смерть сотрудника в момент, когда тому удалось, повидимому, сделать какое-то важное открытие. Необъяснимая гибель выведенной с таким огромным трудом золотоносной расы филлофоры.

Да, причина каждой из неудач, отдельно взятая, была вне Смолина. Но все они вместе имели одно общее основание, и это основание он ощущал в себе самом. Это было увлечение Валерией Радецкой.

Смолин знал, что ее отец, Павел Федорович Радецкий, был уроженцем Крыма, покинул родные края еще до первой мировой войны и почти всю творческую жизнь провел в Румынии. Репатриировался он после Великой Отечественной войны, когда Валерии было уже шестнадцать лет. Зарубежное воспитание наложило отпечаток на ее характер, вкусы и симпатии. В них было много странного, необъяснимого, раздражающего.

Она с большим интересом относилась к его исследованиям. Повидимому, любила его слушать. И вместе с тем иногда совершенно неожиданным вопросом показывала, что в науке ее интересует совсем не то, что волнует самого Смолина.

- Скажите, - спросила она его однажды, прерывая на полуфразе, - как вы относитесь к славе?

- К славе?.. - переспросил недоуменно Смолин. - Очевидно, так же, как каждый советский ученый. Слава, то есть почет и уважение народа, конечно, приятная вещь..

- Нет, я не об этом. - Она покачала головой и улыбнулась не то мечтательно, не то с сожалением о его недогадливости. - Я говорю не о такой славе... Представьте себе, что вас знают и любят все люди. Ваше появление приводит в возбуждение миллионы. Люди отталкивают друг друга, чтобы посмотреть на вас, побыть около вас, слышать ваш голос. Вы воплощаете в себе самое лучшее, самое дорогое для каждого из этих миллионов.

- Ну, слава в нашей профессии в такой форме никогда не проявляется, ответил Смолин.

- Такую славу приносит работа в кино, - сказала задумчиво Валерия.

- Скажите, - спросила она его в другой раз. - Если бы вам предложили провести исследование в какой-нибудь другой стране,причем это исследование имело бы огромное значение для мировой науки и... и могло бы быть осуществимо только в той стране... вы не отказались бы?

Смолин развел руками.

- Не представляю себе исследования, которое нельзя было бы провести в нашей стране, но если бы и было такое, согласиться на работу за границей, в капиталистической стране,-для советского ученого равносильно измене родине.

- Ну, а если бы была перспектива какого-то открытия, благодетельного для всего человечества?

- В одних руках оно может быть благодетельным, в других окажется источником наживы и злоупотребления. В капиталистических государствах понятие о благе человечества имеет весьма условное значение.

Валерия не возражала. Она думала о чем-то своем. Ее тонкие брови сдвинулись.

- А если бы это касалось искусства? - спросила она тоном, в котором Смолину почудилось легкое возбуждение.

- Вы говорите о показе достижений советского искусства за рубежом? Для этого, насколько я знаю, советским артистам препятствий нет, но если бы речь шла, например, о привлечении советских артистов к буржуазному искусству, то...

- Это тоже измена родине? - иронически спросила Валерия.

- Да, - твердо ответил Смолин.

Но больше всего Смолина раздражало отношение Валерии к ее неизменному спутнику - Васильеву. Этот высокий, плечистый, светловолосый молодой человек с первой встречи не понравился Смолину.

- Знакомьтесь, Васильев, - представила Валерия Смолину своего спутника. - Мой товарищ по профессии.

- Всего лишь скромный сценарист, - улыбнулся Васильев, показывая белые, ровные зубы.

Он почтительно пожал руку Смолину, сказал что-то о своем интересе к биологии, о каких-то задуманных им научно-популярных фильмах, посвященных биогеохимии. Смолин слушал рассеянно, ответил что-то невпопад, волнуемый мыслью об отношении Валерии к этому человеку. Чутье говорило Смолину, что Васильева связывают с Валерией не только профессиональные интересы. И Смолина бесило, что это вызывает в нем ничем не оправданную неприязнь к незнакомому человеку.

При последующих встречах он пытался переломить в себе это чувство, сам вступал с Васильевым в разговоры, вежливо слушал его беседы с Валерией, но неприязнь росла, превращалась в отвращение, сдерживать которое стоило Смолину больших усилий.