Галина Полынская - МетрОполь Страница 25

– Это так просто звучит, – усмехнулся Артур, – но это так сложно на деле…

– Не так сложно, как кажется. Идем со мной.

Монах отвернулся и направился вглубь алтаря.

– Но мне же туда нельзя.

– Со мной можно.

Артур шагнул за ним, в босые ступни тут же впились невидимые камешки. Темнота, обступившая со всех сторон, сначала показалась непроницаемой, но, тем не менее, Артур отчетливо видел одеяние монаха, вокруг его фигуры темнота серела и отступала… Впереди показался свет, и вскоре Артур увидел пролом в церковной стене. Монах уже стоял по ту сторону. Переступив через обломки кирпичей и досок, Артур оказался на лужайке, заросшей высокой темно-зеленой травой. Монах молча шел вперед. Следуя за ним, Артур испытывал странное чувство: сердце сжималось в тоскливый холодный комок и падало в пустоту желудка, будто он снова, как в детстве, катается во дворе на качелях и раскачался почти до «солнышка».

Лужайка оборвалась. Артур застыл, застигнутый врасплох невероятной картиной. Они с монахом стояли на самом краю высоченного обрыва, там, далеко под ногами открывался сюрреалистический вид: по правую руку золотилась куполами летняя Москва, по левую – раскинулась снежная пустошь с городом в глубоком котловане. Меж ними, синеватым пламенем, похожим на спиртовое, полыхала искривленная в четырех местах граница.

– Вот это да, – улыбнулся Артур, – слов нет…

– Какой бы путь ты выбрал? – монах стоял к Артуру спиной.

– В… каком смысле?

– В прямом. Куда бы ты хотел пойти?

Сердце на мгновенье замерло, потом глухо заколотилось через раз. С такой высоты Москва казалась маленькой, словно на макете, самой большой постройкой высился лишь храм Христа Спасителя. Артур вглядывался в тончайшие улицы, крошечные дома, где-то там, по этим лабиринтам, на игрушечном автомобиле, наверное, ехал Олег. В крошечных домах малюсенькие люди занимались своими игрушечными делами и им всё было предельно ясно и про себя, и про других, и про Бога, и про всё мироустройство в целом.

– Видите ли, отец, – полной грудью вдохнул Артур свежий травяной запах, – вон там, в этой снежной дыре, есть пацан, кстати, его тоже зовут Олег, забавное совпадение, да? Так вот, он молодой, дурной еще совсем, в девятнадцать решил жениться, это ж надо такое… ну, не в этом суть. – Артур замолчал и сел на траву. – Боюсь, мне опять нужен совет.

– Хочешь, что бы я посоветовал, какого из двух Олегов выбрать?

Артур поднял голову. Глядя снизу вверх на монаха, ему показалось, что его фигура вытянулась, стала великанской.

– Да, понимаю, как это глупо звучит, – хмыкнул Артур, – разве можно советовать в такой ситуации… А что, у меня действительно есть выбор? Я реально могу прямо сейчас пойти либо туда, либо сюда?

– Да, можешь, почему нет.

Артур смотрел на простирающуюся перед ним двухмирную картину. Над Москвой заходило солнце, такое маленькое, не больше пятирублевой монеты, над городом Бегловых неподвижно застыл густой облачный кисель, прошитый башней-спицей.

– Вы знаете, – откашлялся Артур, – я, когда-то, зачем – не знаю, в архитектурный поступал. Жил тогда еще в Сокольниках, снимал квартиру с хозяйской мебелью и всякими безделушками. Хозяева этой квартиры были приятелями Олега и сдали мне ее за символическую плату. У них в комоде стояла замечательная ваза, то ли антикварная, то ли под антиквариат, не знаю точно, но уж больно она была красивая – большая, тяжелая, из какого-то металла, черная, вся в фигурках ангелочков, с ветками и листьями. Я рисовал ее во всех ракурсах, носился с ней, как с собственным наследством. Знаете, бывает так – прикипишь ни с того ни с сего к какой-нибудь чужой вещи и понимаешь, что она обязательно должна стать твоей. Да попросил бы я этих хозяев, они мне ее, может, и продали бы, а может просто отдали, так нет, когда пришло время съезжать, я отдал ключи Олегу, что б он передал их, забрал вазу и уехал. Он еще заезжал туда, проверял, не оставил ли я бардака, как обычно.

Получается, последним в квартире был Олег, наверное, они на него подумали. Не знаю, как там все в действительности было, но вскоре эти люди перестали с ним общаться, а Олег мне ничего, ни слова не сказал, хотя, наверняка, был уверен, что вазу взял я. Знаете, столько лет прошло, а вот стыдно только сейчас стало.

Вы знаете, а еще… я об этом тоже раньше никому не рассказывал… Я как-то нарисовал пистолет с большим черным дулом, обращенным к себе и сидел, смотрел на него долго-долго. Потом приложил ко лбу, к виску и попытался представить, что дуло настоящее. Хотел уловить ту самую грань, толщиной не более секунды, отделяющую человека от смерти, пытался понять, что можно испытать, успеть за эту секунду, хотел узнать, что же такого важного в жизни, почему она так драгоценна, за что ее нужно любить? Конкретно мне – мою? Я сидел, репетировал свою смерть и ничего, совсем ничего не чувствовал, в голове не возникало никаких вопросов-ответов. Только одно было ясным и четким: будь у меня в руке настоящий пистолет и разнеси я себе башку прямо сейчас – в мире ничего не изменится, то есть, вообще, совсем ничего, этого даже никто кроме Олега не заметит. Я скомкал листок, даже выбросил его, будто он и вправду мог выстрелить, мне было так тоскливо, так пусто и я почему-то думал, что так, должно быть ощущает себя женщина после выкидыша. И я пообещал сам себе, что с завтрашнего дня начну что-нибудь менять в своей жизни, в себе самом. Но ощущение тоски оказалось настолько невыносимым, что я напился, на утро валялся с бодуна без единой мысли в голове и было уже не до перемен. Потом все как-то сгладилось, забылось, иногда что-то начинало шевелиться в душе, но я смотрел по сторонам, видел, что другие не лучше, если не хуже, и успокаивался…

Наверное, сглуплю, буду потом жалеть, никогда себе этого не прощу, но пойду-ка я в эту дыру снеговую, будь она не ладна. Пацан там дурной, да девчонка, да тормозило в балахоне. Я-то хоть чуть-чуть про этот мирок знаю, а они совсем ничего, не выберутся, растеряются совсем… А вы можете благословить, батюшка?

– К сожалению, мне это право не дано, – монах обернулся, чуть склонил голову и посмотрел на Артура. Седые пряди слегка развевал чистый прозрачный ветер, лицо, неподвижное, как маска и бездонные озерца глаз – это все, что успел увидеть Артур. Трава внезапно стала скользкой, Артур неловко взмахнул руками и сорвался с обрыва вниз.

Башня

Пахло сгнившей картошкой. Вонь резанула по ноздрям, заставила закашляться и открыть глаза. Сквозь радужную пелену неясно проступило лицо Имо.

– Вы меня слышите? – протяжно загудел его голос. – Ответьте, если слышите!

– Слышу, – разлепил пересохшие, потрескавшиеся губы Артур, – не кричите, пожалуйста.