Алексей Вебер - Аномальная зона Страница 25

Когда они подходили к дому, из-за колонны появился невысокий человек в строгом официальном костюме. На площадке перед лестницей он горестно вздохнул, постоял с секунду и начал спускаться, бережно обходя пучки травы на ступеньках.

– День добрый, Александр Тихонович! – поприветствовал его Семигорцев. Мужчина, испуганно поднял голову, застенчиво улыбнулся и, слегка прихрамывая, поспешил к гостям, чтобы пожать руку. От него пахло хорошим одеколоном. Щеки были гладко выбриты. А лицо сразу выдало человека интеллигентного, тихого и покладистого.

– Ну как главный, опять не в духе? – поинтересовался Семигорцев.

– Ой, не говорите! – вздохнул Александр Тихонович. – Лютует! По третьему разу рукопись завернул.

Только сейчас Хрустов обратил внимание, что их собеседник бережно прижимает к груди белую паку. А литератор продолжал жаловаться:

– Вот послал Петюню своего искать. А где я его найду! Наверное, выпил уже с утра и в Глухаревку подался. Пойди его догони…

– Мы с ним только, что столкнулись. Куда-то в сторону Кочетова шел, – прервал его сетования Семигорцев.

– Спасибо! Побегу догонять, – обрадовался литератор и быстро захромал в сторону ворот.

– Заходите в гости, Александр Тихонович! Наш лагерь теперь у дальнего моста, – крикнул ему вслед Семигорцев. Литератор на ходу обернулся:

– Зайду, непременно зайду! Хорошо, что вы приехали, Павел Николаевич. А то у нас тут последнее время черт знает что творится…

Глядя ему вслед, Семигорцев покачал головой. Потом глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно зашагал к дому.

Прихожая камышинского особняка больше походила на вестибюль заброшенного музея. По бокам мраморной лестницы равнодушно взирали на посетителей две полуобнаженные Венеры. Кроме обрубленных по авторскому замыслу рук, у одной из богинь не доставало еще и половины лица. Другая лишилась только половинки носа, но от этого выглядела еще страшнее. Над входной дверью висело большое полотно в старинной раме, изображавшее сцены псовой охоты. Но рассмотреть их было сложно из-за потемневших красок и плохого освещения. Солнечные лучи, прорываясь в это царство сумрака, высвечивали по углам серебристые сети паутины и крутящиеся столбы взвешенной пыли.

Лестница привела их на второй этаж в небольшой залу, тоже имевшую нежилой вид. По высокому потолку, украшенному изображением полуобнаженной пышногрудой дамы, во все стороны бежали разводы трещин. Голубая штукатурка на стенах потрескалась. Паркет потемнел и вздулся. И серди этого бугристого покрытия, словно редкие островки возвышались фрагменты домашней обстановки: – несколько кресел, почерневший от времени сервант, небольшая газовая плита и вполне современный офисный стол.

За столом сидели два человека. Уже не молодой представительный мужчина походил на изготовившегося к прыжку льва. Широкий покатый лоб морщился гневными складками. Глаза недобро блестели из-под густых мохнатых бровей, и, казалось, взгляд их испепелит сейчас сидевшего напротив. Жертва была выше на целую голову, но, согнувшись до позы вопросительного знака, лишала себя этого преимущества. Высокий худощавый человек, сгорбившись над столом, пытался продвинуть на другой конец белую папку.

– Да вы посмотрите, Сергей Егорович! Я и сюжет изменил, и над стилем поработал. Теперь совершенно по-другому повесть смотрится…

Ответом было грозное львиное рычание. Папка, так и не достигнув противоположного конца стола, полетела обратно.

– Ты, Васька, зачем сюда приехал?! Сюжетики корявыми фразами лепить?!

Стол вздрогнул, и папка, подпрыгнув, упала на колени несчастного автора.

– Что ж вы мне все сказочки носите! Ты для начала попробуй свою жизнь описать. Уж ее лучше тебя никто не знает. Мир вокруг покажи. Трещину на стекле, как свет на подоконник падает…

Все невольно повернулись, куда показывал палец писателя. По верху оконного стекла действительно бежала тоненькая прожилка трещины. И свет падал как-то по особенному, вырывая из тени светлую полосу подоконника. А Камышин, распаляясь, продолжал:

– Напиши, как у тебя живот после обеда пучит. Как воду по утрам с похмелья пьешь. Так напиши, чтоб все прочувствовали и поверили! Чтобы я прочитал и поверил. Они прочитали, поверили…

Указующий перст изменил направление и показывал теперь в сторону гостей. Автор испугано обернулся и только теперь заметил присутствие посторонних. По некрасивому прыщавому лицу побежали красные пятна. Взгляд испуганно заметался по углам залы. Подхватив с коленей злополучную папку, он вскочил из-за стола, что-то пробормотал и быстро ретировался к двери.

– Пока не осознаешь, не приходи. Даже смотреть твою писанину не буду! – крикнул ему вслед Камышин. Автор пулей вылетел из зала. Взгляд наставника сразу смягчился.

– Эх, Васька, Васька! Сколько же одно и то же повторять приходится…- пробормотал он, сокрушенно покачал головой, и, наконец, повернулся к гостям:

– Ну, а вы чего принесли?!

От такого прямого и грубого вопроса Хрустов даже растерялся. Семигорцев же, улыбаясь, сообщил, что отчет о полевых работах принесет чуть позже. Надо еще поработать над стилем. Пока же он с коллегой просто зашел выразить почтение. А заодно принес скромные подарки для глубокоуважаемого главы литературного сообщества и его соратников.

– Ну, вот это другое дело! – засмеялся Камышин. Гневная складка на лбу разгладилась, и лицо даже стало симпатичным. До Хрустова, наконец, дошло, что сейчас он просто валяет дурака, а Семигорцев ему подыгрывает.

Подарки без каких либо комментариев отправились в ящики стола, только пятизвездочный армянский коньяк сразу нашел применение. Рюмки Камышин извлек из старого серванта, тщательно протер бумажной салфеткой, потом, проверяя чистоту, посмотрел сквозь хрустальные грани на свет. На закуску пошел лимон из писательских запасов. Камышин нарезал его очень тонкими ломтиками, и когда их подносили ко рту, сквозь лимонную мякоть просвечивало солнце.

Разливал коньяк сам хозяин. Чувствовалось, что посидеть поговорить по душам писатель любит. Только вот разговор получался какой-то странный. Семигорцев осторожного поинтересовался, что творится в Глухаревской администрации. Писатель увильнул от прямого ответа и стал развивать собственную гипотезу. По его словам глухаревский анклав был всего лишь порождением литературной фантазии неизвестного автора. А он, Камышин, писатель куда более сильный и талантливый может своим печатным словом изменить историю поселка, а то и вовсе стереть его с лица Земли. И, пожалуй, он скоро этим займется!

– Дайте хоть этот полевой сезон закончить! – улыбаясь, попросил Семигорцев.