Алексей Смирнов - Натюр Морт (сборник) Страница 25

— Живой, вот-вот помрет, — Щусь с осуждением покосился на Антона. — Должны — и все, и все вопросы побоку. Жизнь — святая штука, ее беречь надо.

Белогорский, никак не ожидавший от пройдошеского Щуся высоких сентенций, смущенно замолчал. Но и Щусь, в свою очередь, испытал неловкость. Говорил он искренне, однако говорил не до конца, и чувствовал себя обязанным досказать правду.

— Ну, и квартиру обещал оставить тому, кто утешит на старости лет, — признался Щусь.

Антон закатил глаза.

— А-а! Вон оно что! С этого и начинал бы!

Его спутник хотел возразить, но не смог, понимая, что иной реакции и ждать не приходилось. Вспомнив, что «УЖАС» чрезвычайно ревностно относится к идейной чистоте движения, Щусь выругал себя последними словами.

— Но ведь не нам же будет квартира? — развил мысль Антон.

— Ха! — только и мог ответить Щусь, качая головой.

— А кому? — не унимался провокатор. — Ферту?

Тут уж Щусь не сдержался:

— Много болтаешь, друг! И к тому же — не по делу. Да Ферт — шестерка! Над ним — ты знаешь?..Ладно, забыли. Короче, движению, а не нам. И не Ферту. Жалованье — как считаешь — из чего тебе заплатят?

— Тоже верно, — Антон пошел на попятный. — Какое мое собачье дело? Бабки капают — и хорошо.

По дороге к метро напарники не забывали делать добрые дела — подавали попрошайкам, удаляли с тротуара бутылочные осколки, мягко журили малышей, норовивших перебежать дорогу, где не надо.

Им несколько раз попались на пути коллеги, одетые по уставу. Друг друга полагалось поприветствовать вежливой улыбкой и небрежным поклоном; Белогорский внезапно отметил, что шедшие навстречу сотрудники «УЖАСа» поздоровались с ним от души, не ради протокола, и в сердце его постучалась нежданная весна. Ему наконец-то повезло вписаться в некий клан, стать членом социума — а до вчерашнего дня его раздражало само по себе понятие общества. Колесо кармы все-таки провернулось — возможно, в последний миг; возможно, тогда уже, когда призрак самоубийства готов был шагнуть за пределы положенной пентаграммы и материализоваться.

Польстер оказался древним пергаментным старцем; у него был блестящий сахарный череп и серьезные, карего цвета глаза, смотревшие невинно и грустно. Жил он попеременно то в постели, то в инвалидном кресле, из квартиры выезжал разве что на балкон.

— Добрый день, товарищи, — заявил он с порога. — Товарищ Щусь, вы обещали мне… — Польстер нацепил очки и суетливо полез себе под плед. — Сейчас, сейчас, обождите… — На свет появилась аккуратная тетрадочка, в которой — помимо хронологических данных — мелькнули разноцветные графики. Как выяснилось позже, каждая кривая соответствовала тому или иному сотруднику «УЖАСа» и каким-то труднопостижимым образом выявляла эффективность его работы. Антон содрогнулся, уверившись в полном помешательстве старца. Но он ошибался — будь помешательство полным, все стало бы намного проще. Безумие, однако, затронуло только отношение Польстера к окружающему миру, но формальная логика нисколько не пострадала.

— У меня записано: десять сорок пять, — объявил старик недовольным тоном. — А сами пришли в одиннадцать ноль четыре.

— Мирон Исаакович, — Щусь хотел что-то объяснить, но Польстер остановил его жестом.

— Товарищ Щусь, поймите правильно, — и в клятвенном заверении он прижал к груди коричневые тонкие руки. — Я не хочу говорить про вас дурно. Но войдите в мое положение! Я, — и Польстер стал тыкать в раскрытую тетрадочку скрюченным пальцем, — я человек старого воспитания, привык к дисциплине. Если мне сказано ждать кого-либо во столько-то и во столько-то, я подчиняюсь. Я планирую свой распорядок дня, испытываю положительные эмоции, во мне просыпается известный интерес к жизни…Однако проходит время, мои ожидания напрасны — как же мне быть? Плюнуть на все и не брать в расчет? Но я не могу, вы понимаете, я не могу, — Польстер почти перешел на визг. — У меня внутри все обрывается, я пью валокордин, мне ничего не помогает…

— Я все понял, — скорбно прошептал Щусь и невольно тоже прижал к груди руки. — Впредь, Мирон Исаакович, это не повторится. Вы уж извините — сегодня у нас появился новый товарищ, и мы, конечно, с учетом тяжести и сложности вашего состояния, должны были его подробно проинструктировать. Ведь ваш случай особый, мы не могли привести к вам неподготовленного человека…

Антон только диву давался — откуда взялся у Щуся такой слог? Польстера услышанное удовлетворило, хотя он всячески старался этого не показывать, — с недовольным лицом развернулся и молча покатил в гостиную.

— Включи ему Скрябина, — шепнул Антону на ухо Щусь. — Кассета — в кассетнике, я — на кухню.

Антон деловито обогнал ездока и уверенно вдавил клавишу. Польстер, не обращая на его действия никакого внимания, подъехал к письменному столу, спрятал тетрадочку в выдвижной ящик и запер на ключ. Поморщившись, он потребовал убавить звук, Белогорский подчинился.

— Как вас величать? — осведомился Польстер начальственным тоном. Из того, что тетрадочку он убрал, Антон сделал вывод, что память у деда отменная и записи он делает из нездоровой любви к этому процессу. Антон назвался, Польстер сделал вид, что не понял, и переспросил — уже выше на тон или на два, стажер отрекомендовался вторично.

— Товарищ Белогорский, — попросил Польстер умиротворенно, — приоткройте, пожалуйста, дверь на балкон. В комнате нечем дышать.

Антон подскочил к балкону, слишком сильно дернул за ручку, державшуюся на честном слове, и та осталась у него в руке.

— Щусь! — закричал дед злобно. — Немедленно идите сюда! Немедленно!

В комнату влетел перепуганный Щусь.

— Вон отсюда! — орал Польстер. — Это настоящее издевательство! Я сию же секунду позвоню товарищу Ферту!

— Быстро уматывай, — прошипел, не глядя на Антона, сквозь зубы Щусь. — Жди меня на лестнице.

Белогорский, весь дрожа от ярости, выскочил из квартиры. Он навалился, тяжело дыша, на перила и с полминуты тупо рассматривал лестничный пролет. Потом, немного успокоившись, закурил, спустился по ступенькам и пристроился на подоконнике. С ситуацией все было ясно, с последствиями — нет. Идти ему, в любом случае, было некуда. Оставалось дождаться Щуся, как Щусь и велел, и Белогорский запасся терпением. Ждать пришлось довольно долго; за сорок пять минут по лестнице поднялось и спустилось не меньше пятнадцати человек, и каждый смотрел на повязку и форму Антона недобрым взглядом. «Черт меня попутал," — подумал тоскливо Антон, кляня на все лады услужливый „УЖАС“. Наконец, вышел Щусь, в руках у него была огромная продуктовая сумка.