Александр Тебеньков - Сны во сне и наяву. Научно-фантастический роман Страница 26

На обследование пошла охотно, быстро уяснив, что ничего ей за незаконное врачевание, гадание и привороты не будет.

Хваткая баба постаралась вынести для себя максимальную пользу: выпросила письмо на официальном бланке института, в котором он, Баринов, как заведующий лабораторией, доктор медицинских наук благодарит Е. А. Бикбову за «личное участие в экспериментах, направленных на изучение мозговой деятельности человека, чем принесла определенную пользу науке»… Пожалуй, и к ней, кроме вопросов, Баринов ничего не будет иметь…

Антонина Серафимовна Залыгина – доморощенная гадалка (снимала и наводила порчу, разбрасывала карты на «червовую даму» и «благородного короля», толковала сны, варила приворотные зелья, приторговывала травками, собранными в городских парках и скверах) – обладала ясным и практичным умом, несмотря на семьдесят с гаком.

«Люди любят, когда их дурят, – откровенно заявила она при самой первой встрече, сразу поняв, кто такой Баринов, и что неприятностей от него ждать не надо. – Причем, не за бесплатно. Денег брать не будешь – никто тебе не поверит. Они думают, чем дороже – тем надёже. Я их силком не волоку, сами приходят»…

В узких кругах ее прозвали «киргизской Вангой». Держалась она со всеми надменно и отстранено, а с клиентами разговаривала двусмысленностями и намеками, порой даже грубовато, на грани хамоватости. Похоже было, что с властями отношения у нее налажены на прочной и деловой основе. Легко призналась, что никакими способностями, кроме как заморочить человеку голову, не обладает, даже гипнозом, вроде цыганок, не владеет. От платы за «ночные смены» категорически отказалась, пришлось направить ей деньги почтовым переводом. Тогда она принесла в подарок новенький дефицитный палас два на три метра, стоивший впятеро больше, чем заработала, и собственноручно постелила перед «своей» кроватью в «сонной лаборатории». Сотрудники смеялись: «Это что, баба Тоня, вроде взятки? За что, за какие такие заслуги?», а она посмотрела внимательно и строго, и изрекла: «Я науку люблю. И научных людей очень даже уважаю. И потому желаю науке помочь, как могу». А у самой образование – три класса довоенные, да курсы швеи-мотористки…

На нее самою Баринов не рассчитывал, надеялся на другое – людей к ней за помощью обращается много, вдруг симптомы у кого-то напомнят «эффект Афанасьевой», вдруг кто-то из ее клиентов-пациентов тоже мучается такими же непонятными снами?

Ну а Верочка Малова, хорошенькая полукровка (отец цыган, а мать русская), молоденькая «ведьмáчка» из Рабочего городка, обладала несомненным даром воздействия на животных (на людей – отрицала, не признавалась, хотя о таком поговаривали). Была она замужем за разбитным и веселым парнем, который в ней души не чаял, только что на руках всюду не носил. Работал он слесарем в железнодорожном депо, и каждый раз привозил ее вечерами в лабораторию на стареньком «горбатом» «Запорожце», а по утрам встречал у ворот. Не из ревности, как поначалу решили, просто-напросто ни минуты не мог без нее обойтись. И она, похоже, отвечала тем же: «Мой Валечка, у моего Валечки, моему Валечке…» – не сходило у нее с языка. Завидная пара, было приятно на них смотреть…

Дар ее, как она сама была уверена, происходил от прабабки по отцовской линии, цыганки из табора, в котором Верочка лет до десяти воспитывалась.

Несмотря на молодость, она нигде не работала, занималась домашним хозяйством. Смеялась: муж, мол, жутко ревнивый, на работу не пускает!..

Хоть и слыла она среди соседей «натуральной ведьмой», никто и ни в чем ее упрекнуть не мог. Улыбчивая, доброжелательная, ничем она, кроме красоты, на гоголевскую панночку не походила.

Животные слушались ее неукоснительно – что лошади, что коровы, что собаки: по ее мысленному приказу куда надо шли, что надо делали. Даже кроликов в вольере на своем дворе она могла одномоментно поднять на задние лапы и заставить прыгать. А злейшего и свирепейшего на вид цепняка она так же мысленно принудила взять в зубы полуведерную миску-тазик, ползком принести и положить перед ногами Баринова… «Вот только кошки меня не слушаются, потому как сами ведьмы!» – пошутила она однажды в разговоре. И на овец в массе, в отаре, она воздействовать не могла. Зато, выбрав их вожака, могла повернуть его в любую сторону – без взмаха руки, без голоса! – а уж ему подчинялись и все остальные. В кошару ли, из кошары, по правильному кругу ли на пастбище – три, четыре, пять полных кругов без остановки: «Хватит, Павел Филиппович, или пусть еще кружок нарежут?»

Лечила она животных во всей округе. Здесь, на городской окраине, почти у предгорий, где можно было пасти на неудобьях скот, хозяйства держали многие. Лекарств не признавала, излечивала нашептыванием, поглаживанием, иногда приказывала поить отварами тех или иных трав, причем хозяин сам должен и травы собрать, и отвар приготовить, и животное напоить…

Никоим образом к «эффекту Афанасьевой» Малова тоже не подходила, но в ее электроэнцефалограмме «тремор» на каппа-ритме просматривался весьма отчетливо, вдобавок по всем параметрам был очень близок. Ближе, чем у кого бы то ни было.

Поговорить, порасспрашивать стоило, да и просто узнать, что нового, что интересного. С приятным человеком всегда приятно общаться…

А вот у Коровникова, на его ЭЭГ «тремор» вообще не обнаруживался, но Баринов все же включил его в список. И очень надеялся на его существенную помощь. Дело в том, что Василий Петрович, в отличие от большинства, не только не таился, сам охотно шел на контакт. Его скоросшиватель был, по крайней мере, впятеро толще остальных.

Знакомился с ним Баринов дважды.

Первый раз сам, можно сказать, стихийно.

Горы Баринов не любил, в том плане, что не видел никакого смысла по ним лазить из чисто спортивного интереса. Когда уж сильно приставали друзья-альпинисты, шел с ними на восхождения, даже маршрутами третьей-второй категории сложности, но особого удовольствия от самого процесса не испытывал. Приятно постоять на вершине, полюбоваться ледником, моренными озерами, другими высокогорными красотами – но не более.

Отдыхать они с Лизой предпочитали в бесхитростных вылазках в отдаленное ущелье. Как правило, доезжали машиной до предела, где техника становилась бессильной, иногда уходили пешком дальше на километр-два, а чаще оставались прямо на месте. Даже в таких местах случалось довольно дико, восхитительно красиво и экзотично: скалы, хрустальная речушка с ледяной прозрачной водой, тянь-шаньские голубые ели, горный разряженный воздух, перепады температур на солнце и в тени – все, что нужно, чтобы отключиться от городской обстановки. А дальше – по возможностям и желанию: шашлык или бешбармак, коньяк или водка, ужение форели или тривиальное ничегонеделание…

В таких вылазках «на природу» встречались им лишь аборигены – чабаны, лесники, егеря или просто местные жители из недалеких аилов. Редко-редко – городские рыбаки или охотники: группками по двое, по трое.

И вот как-то, компанией на двух машинах, они забрались в очередное ущелье в районе то ли Новороссийки, то ли Ак-Тюза. И там, в двух десятках километрах выше устья, на открытой поляне противоположного склона увидели одноместную палатку, оборудованное кострище-очаг, а рядом – большой брезентовый тент, под которым пучками были развешаны свежесобранные травы. Всякое подобие дороги здесь кончилось, и они расположились через речку, почти напротив.

Вскоре появился хозяин – коренастый мужчина лет пятидесяти с полотняным мешком за плечами. Какое-то время они присматривались друг к другу через ущелье, а когда намерения кампании стали очевидны, мужчина перешел речку вброд – знакомиться. Назвался Василием Петровичем Коровниковым. Пришел не с пустыми руками, принес три рыбины килограмма по полтора и пучок каких-то трав (когда их заварили в котелке, получился восхитительный напиток вместо чая). От коньяка он вежливо отказался, водки выпил пару стопок, с удовольствием закусил шашлыком. Признался, что за неделю соскучился по мясу. Рыба надоела, консервы он в горы не берет – тушенка и дороговата, и тяжело тащить банки на горбу. «В принципе, подножной еды тут хватает».

В профессиональном плане он тогда Баринова не заинтересовал – обыкновенный «травник», ничего особенного. Но запомнился как фигура колоритная. И рассуждал он здраво, и, как выяснилось, медицине был не чужд – имеет фельдшерское образование, работал, как выразился, всю жизнь в глубинке, сейчас на пенсии. На удивленные возгласы скромно ответил, что это на вид ему «полста», а на самом деле – шестьдесят три. Травы он собирает, сушит, потом сдает в специальный приемный пункт аптечной конторы, с которой имеет договор. Платят хорошо, жаловаться грех. Заготавливает, в зависимости от сезона, душицу, чабрец, зверобой, мяту, корни солодки, более редкие травы, а также плоды боярышника, кизила, шиповника. Здесь, в горах, они особенные, целебной силы в них куда как больше, чем, скажем, в долинных.