Собрание сочинений в 12 т. Т. 7 - Верн Жюль Габриэль Страница 26

Несколько минут спустя, когда мы остались с глазу на глаз с мисс Херби, она сказала мне вполголоса:

- Господин Казаллон, окажете вы мне одну услугу?

- Да, мисс, - отвечаю я взволнованно; я готов сделать для мисс Херби все, что в моих силах.

- Если я умру раньше вас, - продолжает мисс Херби, - а это может случиться, ведь я слабее вас, - обещайте бросить мое тело в море.

- Мисс Херби, я совершенно напрасно…

- Нет, нет, - протестует она с полуулыбкой, - вы были правы, что именно так говорили со мной, но обещайте исполнить мою просьбу. Это - малодушие. Живая, я ничего не боюсь… Но после смерти… дайте же мне слово, что бросите меня в море.

Я обещал. Мисс Херби протянула мне руку, и я почувствовал слабое пожатие ее похудевших пальчиков.

Прошла еще одна ночь. Минутами мои страдания так жестоки, что у меня вырываются стоны; потом боли стихают, и на меня нападает какое-то оцепенение. Очнувшись, я с удивлением вижу, что товарищи мои еще живы.

Повидимому, лучше других переносит лишения наш буфетчик Хоббарт, о котором я почти не упоминал до сих пор. Это низенький человечек с хитрой физиономией и вкрадчивым взглядом; он часто улыбается одними губами, глаза его всегда полузакрыты, как бы для того, чтобы скрыть мысли. Все в нем фальшиво. Я готов присягнуть, что это лицемер. Я уже сказал, что лишения, повидимому, мало отразились на нем… Не то чтобы он не жаловался - напротив, он без конца хнычет, но, не знаю почему, это хныканье кажется мне притворным. Посмотрим, что будет дальше. Буду следить за этим человеком, так как у меня возникли на его счет некоторые подозрения; хотелось бы проверить их.

Сегодня, 6 января, Летурнер отозвал меня в сторону и сказал, что хочет «поговорить по секрету». Он не желает, чтобы его при этом видели или слышали.

Я отправляюсь с ним на самый дальний край плота, и, так как уже наступил вечер, темнота скрывает нас от посторонних взоров.

- Сударь, - говорит мне вполголоса Летурнер, - Андре очень слаб! Мой сын умирает с голоду! Сударь, я не могу этого видеть! Нет, я больше не могу!

Летурнер произносит эти слова голосом, в котором слышится сдержанный гнев, глубокое отчаяние. О! Я понимаю, как должен страдать этот отец!

- Нельзя терять надежду, - говорю я, беря его за руку. - Какое-нибудь судно…

- Сударь, - продолжает отец, прерывая меня, - я говорю с вами совсем не для того, чтобы выслушивать банальные утешения. Никакого судна не будет, вам это хорошо известно. Нет. Я имею в виду совсем другое. Сколько времени мой сын, вы сами и все остальные ничего не ели?

- Запас сухарей кончился второго января. Сегодня шестое. Значит, уже четыре дня… - отвечаю я на этот неожиданный вопрос.

- Четыре дня как вы не ели! - заканчивает Летурнер. - Ну, а я не ел восемь дней!

- Восемь дней!

- Да? Я сберегал сухари для моего сына.

У меня выступают слезы на глазах. Я беру за руку Летурнера… Я едва могу говорить. Я смотрю на него!… Восемь дней!

- Сударь, - произношу я наконец, - что я могу сделать для вас?

- Тсс! Не так громко! Чтобы никто не слышал!

- Говорите же!

- Я хочу, - шепчет он, - я желаю, чтобы вы предложили Андре…

- А вы разве не можете?…

- Нет! Нет!… Он понял бы, что я лишал себя пиши ради него!… Он отказался бы… Нет! Надо, чтобы это исходило от вас…

- Господин Летурнер!…

- Умоляю вас! окажите мне эту услугу… величайшую из всех… Между прочим… за ваш труд…

При этих словах Летурнер берет мою руку и тихонько гладит ее.

- За ваш труд… Вы покушаете сами… немного?…

Бедный отец! Слушая его, я дрожу, как ребенок. Я весь трепещу, и сердце у меня громко стучит! А Летурнер тихонько вкладывает мне в руку маленький кусочек сухаря.

- Берегитесь, чтобы никто вас не видел? - говорит он. - Эти звери вас убьют. Вот тут дневная порция, но завтра я дам вам столько же.

Несчастный отец не верит мне! И, быть может, он прав: почувствовав этот кусочек сухаря в своей руке, я чуть не поднес его ко рту!

Я устоял, и пусть читатели поймут все, что не в силах выразить мое перо! Ночь наступила внезапно, как всегда на низких широтах. Я незаметно подхожу к Андре Летурнеру и отдаю ему кусочек сухаря, будто бы сбереженный мною.

Молодой человек, не раздумывая, хватает его.

- А отец? - спрашивает он, опомнившись.

Я отвечаю, что господин Летурнер получил столько же… И я тоже… Что завтра… и в следующие дни… я смогу давать ему по такой же порции… Пусть берет… Пусть берет, не колеблясь!

Андре не поинтересовался, откуда у меня этот сухарь, он жадно поднес его ко рту.

В этот вечер, несмотря на предложение Летурнера, я не ел ничего!… Ничего!…

XL

- Седьмое января. - Морская вода, почти беспрестанно заливающая плот, как только поднимается волнение, стала разъедать кожу на ногах у некоторых матросов. Оуэн, которого боцман после бунта держит связанным на переднем конце плота, находится в самом плачевном состоянии. По нашей просьбе с него сняли веревки. Сандон и Берке тоже пострадали от едкой соленой воды, а мы пока пощажены: волны почти не доходят до задней части плота.

Сегодня боцман, обезумев от голода, стал грызть куски парусов, деревянные шесты. У меня еще и сейчас отдается в ушах скрип его зубов. Несчастный не в силах дольше выносить такие мучения и старается хоть чем-нибудь наполнить желудок, чтобы обмануть голод. После долгих поисков он, наконец, находит болтающийся на одной из мачт обрывок кожи. Ведь кожа все же вещество органическое, и он пожирает ее с невыразимой жадностью. Повидимому, боцману становится легче. Все мы следуем его примеру. Кожаная шляпа, козырьки фуражек, все съедобное, что мы сумели отыскать, - все идет в ход. В нас говорит какой-то звериный инстинкт, которого мы не в состоянии подавить. В эту минуту можно подумать, что в нас не осталось ничего человеческого. Никогда не забуду этой сцены!

Если голод и не утолен, то по крайней мере рези в желудке на время утихли. Но некоторые из нас не могли вынести этой отвратительной пищи: их вырвало.

Прошу извинить меня за эти подробности! Я должен передать без утайки все, что перестрадали потерпевшие кораблекрушение на «Ченслере». Пусть читатели узнают из моего рассказа, сколько моральных и физических страданий может вынести человеческое существо! Пусть это послужит уроком, вынесенным из моего дневника! Расскажу решительно обо всем; к сожалению, я предчувствую, что мы не достигли еще предела наших мучений!

Во время этой сцены я сделал наблюдение, подтвердившее мои догадки насчет буфетчика. Хоббарт, хотя и хныкал попрежнему и даже больше, чем всегда, но к другим не присоединился. Его послушать, так он умирает от истощения, но, глядя на него, невольно думаешь, что он меньше страдает, чем остальные. Не припрятан ли у этого лицемера в каком-нибудь тайнике запасец, которым он до сих пор пользуется? Я слежу за ним, но ничего особенного не открыл.

Зной попрежнему нестерпим, в особенности если ветер не умеряет его. Рацион воды, конечно, недостаточен, но голод, повидимому, убивает жажду. И хотя я думал, что от недостатка воды мы будем страдать еще больше, чем от недостатка пищи, я еще не могу этому поверить или по крайней мере представить себе это. Да избавит нас господь от новой муки!

К счастью, в бочонке, который наполовину разбился, осталось несколько пинт воды, а второй еще не тронут. Хотя нас теперь стало меньше, капитан, вопреки требованию некоторых матросов, уменьшил ежедневный рацион до полпинты на душу. Я одобряю эту меру.

Что касается водки, ее осталось лишь четверть галлона, спрятанного в надежном месте, назади плота.

Сегодня, 7 января, около половины восьмого вечера, один из нас скончался. Теперь нас осталось только четырнадцать! Лейтенант Уолтер умер у меня на руках. Ни я, ни мисс Херби не могли его спасти… он уже свое отстрадал!

За несколько минут до смерти Уолтер поблагодарил мисс Херби и меня голосом, который мы с трудом могли расслышать. Из его дрожащих рук выпало смятое письмо.