Кир Булычев - Заповедник для академиков Страница 26

Не дождавшись третьего, Лида поднялась и пошла прочь. В дверях она встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.

— Лидуша, ты куда пропала? — спросила Марта.

Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.

— Ты что не доела казенных котлет? — спросил Шавло. — Желания нет или мяса в них нет? Это я сам сочинил только сейчас и поспешил догнать тебя и сообщить.

— Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, — сказала Лидочка.

— Вы курите? — спросил Матя.

— Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.

— Пошли в бильярдную?

В бильярдной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко перед покойным философом — как будто бы они подвинули его, беспомощного, к стенке.

— Вы знаете, — сказала Лидочка, — что на этом диване умер философ Соловьев?

— Который был другом хозяина дома, который с другими был тоже знакомый… вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи.

— Вы очень веселый. Что случилось? — спросила Лида. В конце концов, это он ее сюда завлек, поэтому она имеет право задавать ему вопросы.

— Голова работает, работает, — сказал Матя, — а потом в ней — щелк — и есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил — зануда отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы второй Резерфорд.

— Или маэстро Ферми?

— Нет, маэстро Ферми — любимец богов. Это выше, чем талант.

— Вы его уважаете?

— Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.

— А почему вы уехали?

— Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь один выход — вернуться домой.

— Или?..

Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.

— Или изменить родине, — сказал Матя, — что для меня исключено. Да не улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.

— А мне не кажется.

— Тем более. Передо мной стояла дилемма — либо остаться за границей, уехать в Америку, куда меня звали, либо же покорно вернуться сюда и снова стать одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в Бухарест или Ригу… Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне видел Троцкого…

— И вы выбрали такой путь?

В бильярдную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку. Между ними был зеленый, очень пустой стол, Алмазов сидел на голову выше.

— А что ему оставалось? — спросил Алмазов, глядя на Лидочку. — Если у него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями менингита.

Он тоже закурил, у него были папиросы «Казбек», и запах от них был неприятным.

Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый, талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.

— Подслушивать плохо, Алмазов, — сказал Матя. — Я уединился с прекрасной дамой не для того, чтобы терпеть ваши угрозы.

— А куда вы от меня денетесь, — усмехнулся Алмазов.

— Не думайте, что вы всесильны, — сказал Матя, — вы даже больше слуга, чем я.

— Вы тоже слуга.

— Чей?

— Директора вашего института, например.

— Слуга Якова Ильича? Да вы с ума сошли! Для него такая мысль была бы оскорбительной.

— Вы слуга нашего государства, нашей партии и в конечном счете вы мой слуга, — сказал Алмазов, затягиваясь. Он был одет странно, но никто этой странности не замечал, — на нем был широкий модный пиджак, но брюки галифе и блестящие сапоги.

— Давайте не будем спорить, каждый все равно останется при своем мнении. Мне кажется, что скорее вы мой слуга, Ян Янович, — сказал Матя. — Я вам нужнее, чем вы мне.

— Вы нужны не мне, а нашей родине, — сказал Алмазов.

— Мы договорились обходиться с вами без громких слов.

— Куда от них денешься, Шавло. Кстати, доктор Шавло, сбрейте фашистские усы. Предупреждаю, это для вас плохо кончится.

— Потому и не сбриваю.

— Вы любите Гитлера?

— Не выношу. Но лучше Гитлер, чем некоторые другие.

— Не рискуйте, Шавло.

— Гитлер — борец за права рабочего класса. Вы не читали его работ, комиссар. Не сегодня-завтра мы найдем с ним общий язык!

— Немецкие рабочие во главе с товарищем Тельманом не покладая рук борются с призраком фашистской диктатуры. Фашизм не пройдет!

Лидочка вдруг поняла, что Алмазов не такой умный, как кажется сначала. Что она и другие люди награждают его умом, потому что видят в нем не человека, а представителя страшной организации, а значит, и частицу ума этой организации. И вот когда Алмазов говорит как часть организации, его надо слушать и бояться, но если он вдруг начинает говорить от себя, значит, говорит еще один человек, который боится. И значит, уже не очень умный.

— Все, — сказал Матя, разводя руками, — вы меня убедили, Ян Янович, я готов занять место в одном ряду с товарищем Тельманом и Розой Люксембург.

— Ее убили, — сказал Алмазов.

— Ай-ай-ай, — сказал Матя. — Вы?

— Нет, фашисты… — Алмазов улыбнулся по-мальчишески, взял себя в руки. — Ладно, вы меня поймали, Шавло. Но это случайность, которая только подтверждает общую закономерность. Все равно вы сдадитесь.

— Ни в коем случае. А на что вы претендуете?

Алмазов рассмеялся. Подмигнул Лиде и сказал:

— Вы уступите мне девушку.

— Никогда!

— Не зарекайтесь, Шавло.

— А меня кто-нибудь спросил? — вмешалась в разговор Лидочка.

— А тебя, голубушка, и не спрашивают. Ты комсомолка и должна подчиняться дисциплине.

— Я такая же комсомолка, как вы ветеран Бородинского сражения!

— Грубо, Иваницкая, — сказал Алмазов. — Но я вас прощаю.

— Даже если бы вы не были таким противным, — сказала Лидочка, отважная в тот момент отвагой кролика, который прижался к человеку и потому может скалиться на волка, — я бы все равно на вас не поглядела, потому что вы предатель.

— Я?

— Вот именно! Вчера вечером вы умудрились бросить меня на дороге вместе с больным человеком. Где же была ваша галантность?

— Лидочка, вы не правы, — вмешался Матя. — Вы были плохо одеты и не причесаны. Как же нашему другу было разглядеть за этим вашу красоту?