Герберт Уэллс - Первые люди на Луне Страница 26

Кавор запнулся и замолчал. Я сидел, обдумывая его слова. Некоторое время его безумная надежда на общение, на взаимное понимание с этими сказочными существами увлекла и меня; но затем злобное отчаяние, возникшее отчасти от моей усталости и физического недомогания, одержало окончательно верх: я ощутил внезапно с новою силой все крайнее сумасбродство того, что я сделал.

— Осел! — твердил я себе, — ах ты осел, неисправимый осел!.. Ты создан как будто лишь для того, чтобы жить задним умом… Зачем мы вылезли из шара?.. В надежде на патенты и концессии в лунных кратерах? Хоть бы у нас хватило смысла прицепить платок на палку, чтобы заметить место, где мы оставили шар…

И я замолчал, злясь невообразимо.

— Несомненно, — философствовал Кавор, — это разумные существа; поэтому можно установить заранее известные положения. Если они не убили нас сразу, то у них должно быть понятие о милосердии. Милосердие? Или, по крайней мере, о сдержанности; быть может, об обмене мыслей. Они могут к нам снова явиться. А эти пещеры и виденный нами пастух, а эти кандалы!.. Все высокая степень развития…

— Клянусь небом, — закричал я. — Мне пора бы одуматься! Одна ерунда за другою. Сначала одно сумасбродное путешествие, а затем и другое. Но я доверился вам! Зачем я не корпел над своей пьесой! Вот к чему я был действительно способен; это была моя сфера, та жизнь, что я вел прежде, я мог бы окончить пьесу, я в том уверен, это была бы отличная пьеса! Сценарий у меня уж был почти готов, а тут… Подумайте только, скакнуть на луну! В практическом отношении я загубил свою жизнь. У той старухи в кентерберийском трактире было гораздо более здравого смысла…

Но я взглянул вверх и замер среди своих сентенций. Мрак снова сменился голубоватым светом. Дверь была раскрыта, и несколько селенитов бесшумно вступили уж в комнату. Я совершенно притих, уставившись на их личинкообразные бесстрастные лица.

И вдруг тяжелое ощущение этой дикой галиматьи сменилось живым интересом: я заметил, что передний селенит и следующий за ним несут чаши. Насущную потребность, по крайней мере, наш ум постигал одинаковым образом. Это были чаши из какого-то металла, казавшиеся, как и наши кандалы, темными среди голубоватого света, и каждая заключала в себе некоторое количество белесоватых кусков. Все мрачные, тоскливые мысли, осаждавшие меня, вдруг исчезли, уступив место голоду. Я волчьими глазами впился в эти чаши, и — как будто все это происходило во сне — в те время мне не казалось особенно важным, что на конце рук, протягивавших мне эту чашу, находились не целые кисти, а лишь ладонь с большим пальцем, как на конце у слонового хобота.

Содержимое чаши была студенистая масса светло-бурого цвета, напоминавшая немного куски холодного воздушного пирога, притом с легким запахом, словно грибным. Судя по виденным нами тут же отделенным частям лунного зверя, я склонен думать, что мы лакомились чем-то вроде лунной телятины.

Мои руки были так крепко скованы, что я едва мог протянуть их к чаше, но когда селениты заметили делавшиеся мною усилия, то двое из них ловко ослабили некоторые звенья цепи, обвивавшей мою кисть. Их щупальцы-руки, касавшиеся меня, были мягки и холодны. Я тотчас ухватил горсть пищи. Она была такого же студенистого состава, как все, повидимому, органические ткани на луне; вкусом немного похожа на вафлю или влажный меренг, но во всяком случае была недурна. Я зацепил еще две горсти.

— Я хочу есть! — завопил я, хватая еще больший ком…

Некоторое время мы ели совершенно ни о чем не думая, просто ели и пили, как бродяги на кухне. Никогда в жизни, ни прежде, ни после, я не был голоден до такой степени, и, кроме того, я убедился на опыте, чему бы никогда прежде не поверил, что за четверть миллиона миль от нашего земного мира, среди ужасной душевной тревоги, окруженный со всех сторон зоркой стражей и чувствуя прикосновение существ, более несуразных и чуждых человеческого подобия, нежели самые дикие порождения кошмара, я все-таки был в состоянии есть, совершенно забыв о всем прочем. Селениты стояли вокруг нас, следя за нами и издавая время от времени легкое, едва уловимое чириканье, заменявшее им, надо полагать, словесную речь. Я даже не вздрагивал при их прикосновении, а когда первый пыл насыщения миновал, я был в состоянии убедиться, что и Кавор уплетает с подобным же бесстыдством и непринужденностью.

Глава XIV

Опыты относительно обмена мыслей

Когда, наконец, мы окончили трапезу, селениты снова крепко скрутили нам руки, но распустили слегка цепи вокруг наших ног и вновь закрепили их так, чтобы дать нам некоторую свободу движений; затем они сняли цепи у нас с поясницы. Все это время они обращались с нами совершенно свободно; порою одна из их причудливых голов приближалась вплотную к моему лицу, и мягкие щупальцы трогали мою голову, либо шею. Мне не помнится, чтобы я пугался или чувствовал отвращения от такой близости. Я думаю, что наш неизлечимый антропоморфизм заставлял нас и тут воображать себе человеческие головы вместо жестких суставчатых масок. Кожа их, как и все прочее здесь, выглядела голубоватой, но это происходило от освещения; она была жесткая и блестящая, как тараканьи крылья. Она не обладала ни мягкостью, ни влажностью, ни волосистостью, как кожа у позвоночных животных. Вдоль головного гребня шел невысокий ряд беловатой щетины, от затылка до самого лба, и еще более широкие полосы щетины осеняли по обеим сторонам глаза. Развязывавший меня селенит пускал в ход и челюсти, помогая рукам.

— Они, повидимому, освобождают нас, — сказал Кавор, — помните же, что вы на луне; не делайте резких движений.

— А вы не попробуете пустить в ход свою геометрию?

— Если к тому будет случай; но, разумеется, они могут сделать первый шаг в этом направлении.

Мы оставались неподвижными, а селениты, окончив свои приготовления, стояли позади нас и, кажется, на нас глазели. Я сказал «кажется» потому что их глаза были по бокам, а не спереди головы, и направление их взглядов было так же трудно определить, как, например, у курицы или у рыбы. Они разговаривали друг с другом своими шуршащими звуками, которые мне представлялось невозможным воспроизвести или описать. Дверь позади нас раскрылась шире, и, глянув через плечо, я увидал широкое пустое пространство, в котором стояла, повидимому, небольшая кучка селенитов.

— Не желают ли они, чтоб мы воспроизвели эти звуки? — спросил я Кавора.

— Не думаю, — возразил он.

— Мне кажется, что они силятся что-то нам растолковать.

— Я не могу проделать ни одного из их жестов. Вы заметили, как один из них все время ерзает головой, точно человек с слишком узким воротником?