Неизвестен Автор - Никитинский альманах (Выпуск №1, Фантастика - XXI век) Страница 26

[email protected] www.chat.ru/~rfi/ Василий Купцов

ПОДАРОК ПАЛАЧУ

В моей жизни произошло все, что только могло произойти, точнее - даже больше, чем могло. А если уж совсем быть точным, то гораздо больше, чем мне бы хотелось. Но судьбу не выбирают... Я - палач. Потомственный, наш род несет эту тяжкую повинность перед правосудием, людьми и короной не одну сотню лет. Служили, несмотря ни на что. Дед мой, Шарль Баптист, родившийся в Париже 19 апреля 1719 года, вступил в должность своего отца 2 октября 1726 года. Но так как было невозможно, чтобы ребенок его лет сам мог выполнять такую обязанность, на которую был обличен, то Парламент дал ему в помощники палача по имени Прюдом, требуя, чтобы он хотя бы присутствовал при всех казнях, совершавшихся в то время, чтобы придать им законный вид. Но никому из моих предков не приходилось исполнить то, что пришлось мне. Впрочем - кому неизвестно мое имя?! Имя, связанное с такими именами, как Людовик XV и Дантон. И еще многими и многими именами. Связано самым, что ни на есть роковым образом. Впрочем, на то он и палач. И не дай бог палачу жить и служить своим мечом в эпоху Революций! Казалось бы, что еще могло произойти в моей жизни такого, особенного - так сказать. Куда уж больше?! Но только сейчас, чувствуя приближение часа встречи со Всевышним, я почувствовал в себе силы и смелость рассказать о странном и мистическом случае, произошедшем со мной задолго до начала Революции. Этот день я бы запомнил в любом случае, ведь это был день моей свадьбы. Итак, к рассказу. Августовским вечером 1785 года несколько молодых людей провели вечер в одной из пригородных слобод, которая незаметно, мало-помалу, превращалась в предместье и стала называться предместьем Пуассонье. Возвращаясь, молодые люди заблудились в лабиринте дорог, которые, вследствие беспорядочных застроек и переделок были почти непроходимы. Ночь была темная, и шел проливной дождь. Долго блуждали молодые люди, спотыкаясь на каждом шагу и поминутно увязая в глубоких колеях, размытых дождем и наполненных грязью. Наконец, они заметили ряд ярко освещенных окон на мрачном фасаде одного большого дома. До них стали доноситься слабые звуки музыки, по-видимому, вылетавшие из этого дома. Подойдя еще ближе, молодые люди заметили, что в окнах мелькает несколько пар танцующих. Они смело постучали в двери и приказали вышедшему к ним слуге объявить их имена хозяину дома и передать ему, что они желали бы принять участие в его веселом празднике. Через минуту вышел к ним сам хозяин. Это был человек лет тридцати от роду, с открытым лицом и изящными манерами. Роскошный костюм указывал на человека из высшего общества, чего никак не предполагали молодые люди, исходя из внешнего вида этого мрачного дома. Хозяин встретил их очень любезно, выслушал рассказ об их похождениях с улыбкой человека, еще сочувствующего увлечениям молодости. Затем он объявил им, что дает этот бал по случаю своей свадьбы, и прибавил, что ему очень приятно было бы иметь на своем празднике подобных гостей, но просит их подумать, достойно ли такой чести то общество, в которое они хотят войти. Молодые люди стали настаивать, и хозяин дома ввел их в зал и представил своей супруге и родным. Скоро молодые люди освоились, стали танцевать, протанцевали до утра и от души были восхищены оказанным им приемом. Утром, когда они уже собирались удалиться, хозяин дома подошел к ним и спросил, не желают ли они знать имя и звание того, кого они удостоили своим посещением? Молодые люди полунасмешливо стали просить оказать им эту честь, уверяя его в своей признательности за приятно проведенный вечер. Тогда новобрачный объявил им, что он Шарль-Жан-Баптист Сансон, исполнитель уголовных приговоров, и что большая часть гостей, с которыми этим господам угодно было провести вечер, носили то же самое звание. Как нетрудно было догадаться, хозяином был я. При этом двое из молодых людей, по-видимому, смутились, но третий, молодой человек с бледным и красивым лицом, в мундире ирландского полка, громко расхохотался и объявил, что от души благодарит судьбу за этот случай, что ему давно хотелось познакомиться с человеком, который рубит головы, вешает, колесует и сжигает преступников. Затем он стал просить меня показать орудия различных казней и пыток. Я поспешил удовлетворить это желание и повел своих гостей в комнату, которую он превратил в арсенал снарядов для пытки и казней. Между тем как товарищи офицера удивлялись необыкновенному виду некоторых орудий казней, сам он обратил исключительное внимание на мечи правосудия, которыми отсекались головы преступникам, и не переставал их рассматривать. Удивленный этим необыкновенным вниманием, я снял со стены и подал офицеру один из мечей. Это был тот самый меч, которым я в свое время отсек голову графу де Горн. Орудие правосудия было четырех футов длины; с тонким, но довольно широким клинком. Конец меча был округлен, а в середине клинка находилось углубление, в котором и было вырезано слово: "Правосудие". Рукоять меча была сделана из кованого железа и имела около десяти дюймов длины. Несколько минут молча рассматривал офицер это орудие казни; попробовав на ногте лезвие меча. Некоторое время размахивал им с необыкновенной силой и ловкостью и наконец спросил меня, можно ли подобным мечом отсечь голову с одного удара. Я отвечал утвердительно на этот вопрос и прибавил, смеясь, что если господина офицера постигнет когда-нибудь участь господ де Буттевиля, дe Сент-Марса и де Рогана, то он может быть спокоен. Так как я никогда не доверяю своим людям казни дворянина, то могу дать вам честное слово - не будет необходимости повторять удара. - Сие маловероятно, - заметил офицер, подавая руку на прощание. Я охотно пожал протянутую руку, этот молодой человек мне явно пришелся по сердцу. Но далее случился небольшой конфуз. Два других моих случайных гостя сделали вид, как будто они ни при чем, едва ли не с брезгливостью поглядывая на мою ладонь, протянутую им на прощание. Через секунду ситуация разрешилась и молодые люди покинули мой дом. Каково же было мое удивление, когда через пару минут молодой офицер вернулся. - Мне стало неудобно за поведение моих спутников, - сказал он с какой-то внутренней сердечностью. - Ну, что Вы, я привык... - усмехнулся я. Еще бы! - Я Вас понимаю, - кивнул молодой человек. - Вряд ли Вы можете меня понять, - вздохнул я, - но моя отверженность от общества давно перестала угнетать меня, я воспринимаю ее, как должное. - Мне очень захотелось сделать Вам подарок, - неожиданно молвил офицер, дело не только в том, что я очень весело провел время на Вашей свадьбе... - А в чем? - Ведь все остальные гости, те, кто занимается тем же самым... Они ведь пришли с подарками, не так ли? - И что? - Сложно объяснить, но с меня в этом случае тоже причитается. - Вы... тоже палач?! - удивился я. - Нет, или... Может, мне пришлось в свое время исполнять подобные функции... - замялся молодой человек. Я не стал расспрашивать, в жизни всякое бывает, по крайней мере, у этого дворянина была не только дворянская, но и настоящая человеческая честь... - Значит, меня ждет еще один подарок? - улыбнулся я. - Подарок... Ну, да... Только не простой, - теперь уже заулыбался офицер, - видите ли, некоторые мои желания... Ну, они сбываются... Денег или дворцов наколдовать не могу, сразу признаюсь. Только никому не говорите об этом, сбываются не все желания, а только - особенные! - Никому не скажу! - я уж совсем развеселился. - Так что бы Вы хотели? Какое желание может быть у палача? - У палача? Сложно сказать... Ну, чтобы преступлений не совершалось, продолжал веселиться я. - Это нереально, - его голос стал неожиданно серьезен, - давайте лучше что-нибудь ощутимое. Скажем, меч не тяжел? - Устраивает. - А если бы сам рубил? - Так не бывает! - Отчего же, скажем, такая машина, чтобы сама головы рубила, ну, как в сказке - дерни за веревочку... голова и отрубится. - Такая машина существует, - пожал плечами я. - Да? - молодой человек несколько заинтересовался, - Расскажите! Это орудие, известное в Италии с 1507 года, называется манайя, - блеснул я своими знаниями, затем увлекся - как видно, выпитое за ночь вино еще не совсем выветрилось из моей головы - и я прочитал офицеру небольшую лекцию, - как писал один человек, посетивший Италию, манайя представляет собой раму от четырех до пяти футов высотой и около пятнадцати дюймов шириной. Она состоит из двух брусьев и двух косяков около трех дюймов в квадрате, с выемками внутри, чтобы пропускать подъемную раму, назначение которой мы опишем ниже. Два бруса соединяются тремя поперечниками, снабженными шипами и гнездами для них: на одну-то из этих перекладин осужденный, встав на колени, кладет свою шею. Над шеей последнего находится другая подвижная перекладина в рамке, которая входит в выемки брусьев. Ее нижняя часть снабжена широким острым и наточенным ножом от 9 до 10 дюймов длиной и 6 шириной. К верхней части перекладины крепко прикреплен кусок свинца от 60 до 80-ти ливров весом: этот поперечник поднимают на один или два дюйма к верхней перекладине и прикрепляют к ней при помощи небольшой веревки; палачу стоит только перерезать ее, и рамка, падая всей своей тяжестью вниз, пересекает шею осужденного. - Перерезать веревку? - удивился офицер, - А если казнить сразу десяток или сотню осужденных, веревки ведь не напасешься?! - Упаси Бог от такого! - Нет, пусть у Вас будет такая машина, но чтобы работала как часы... И без веревочек, повернул рычажок - и все дела! - Что же, если мне будет дарована свыше машина для облегчения труда, то я буду благодарить Вас, как сделавшего мне подарок, - почему-то моя веселость прошла. Я сходил за вином. Мы молча выпили. Я ждал, когда он, наконец, уйдет. Для утра после свадебного пира мне было более чем достаточно. Однако молодого человека что-то угнетало. - Все это не то... - Что не то? - Да, разве это подарок - орудие труда. Подарок должен осуществить какую-нибудь мечту. У Вас есть мечта? - Есть, вернее, была, но вчерашнего вечера, - усмехнулся я, намекая на вполне прозрачное обстоятельство. - Женитьба это хорошо, конечно, - кажется, мысли молодого человека были далеко, - но это не то. Орудие труда, жена... Нет, должна же быть какая-то мечта. Ну, скажем, мечта солдата - стать генералом... - Но я уже парижский палач, выше некуда... - Но у военного может быть мечта - совершить подвиг, победить в сражении. - У палачей такого нет. - Как нет, помню, совсем недавно срубили голову Карлу... - Ну, не совсем недавно, и вряд ли помните такое Вы... - Да, да, конечно... - он согласно закивал. Тоже мне "помню, как вчера"... - Но все же, хотели бы Вы, чтобы под Ваш меч легла голова короля? - Во-первых, это кощунство, а во-вторых, этого не будет никогда! - мне уже совсем не нравился этот разговор. - Никогда не говори никогда, - парировал он английской пословицей, - лучше ответьте, хотели бы? - Да нет же, не хотел! И отчего бы вдруг? Наш король - прекраснейший монарх, добрейший человек, чистейший... - Заметано, - засмеялся офицер, - будет Вам королевская голова! - Знаете что, - я вскипел не на шутку, - покиньте-ка лучше мой дом и считайте, что я ничего не слышал! - Извольте! - и молодой человек ушел. Я собрался уже отправиться в спальню, как вдруг этот наглец заявился снова. Он где-то явно успел хлебнуть еще винца и теперь уже плохо держался на ногах. Я ожидал, что последуют извинения, но не тут то было! - А что такое королевская голова? - язык у него совсем заплетался, - Разве это подарок? Рубили им головы, и не раз! Нет, раз уж я задумал сделать подарок, так это должен быть ПО-ДА-РОК! - Шел бы ты домой! - Сейчас, сейчас, вот только пойму, каков подарок должен быть... - Не надо мне твоих подарков пьяных! - А, понял, надо отрубить головки... всем дворянам... всем! Всему дворянству - вот... - Бедняга, ты совсем уже свихнулся... - Нет, отчего ж, пусть так и будет... Вслед за чем молодой офицер запутался в собственных ногах и рухнул с грохотом прямо на пол. Я помог ему встать, довел до дверей. Неожиданно он несколько отрезвел и отправился дальше. Больше он не возвратился... А потом началась Революция. И это начало совсем меня не насторожило. Первой ласточкой, заставившей пройтись мурашкам по моей коже, был указ от 21 января 1790 года: "Во всех случаях, когда правосудие произнесет смертный приговор обвиненному, то казнь будет одинакова для всех. Какого рода преступление бы ни было, преступник будет обезглавлен при помощи простой машины". Понятно, что Французская Революция, уравнявшая всех граждан перед лицом закона, должна была почти в то же время, в случае преступления, сделать их всех равными перед лицом смерти. Но машина... Эта машина, которая должна была носить имя не своего изобретателя, а доктора Ж. Гийотена, ее усовершенствовавшего, была гильотина, на самом деле представлявшая собой усовершенствованную манайю, ту самую. И как усовершенствованную! Именно так, как говорил тот офицер - вместо того, чтобы перерезать веревку, достаточно было повернуть рычаг... Но я уже ждал следующего подарка. И он не замедлил себя ждать, прибыв на мой эшафот на позорной телеге, окруженный тысячами ликующих парижан. Королевская голова скатилась вниз, и это сделал я. А потом было то, чего быть никак не могло. Казни, казни, требование ста тысяч голов дворян. Я уже не поворачивал рычажка на гильотине, требовалось только мое присутствие. Но я знал, что происходило. То самое. Я отрубал голову всему дворянству.