Александр Чуманов - Иван родил девчонку Страница 26

— Слушай, Валер, несправедливо как-то выходит, все тебе знакомы, все тебя навещают, а почему до сих пор инопланетяне не наведывались?

— А что, — сказал Валера, — действительно.

Он взял ведерко с желтой краской и, кряхтя, залез на крышу. Переждав накатившую слабость и отдышавшись, он написал на крыше крупными буквами: «Дорогие товарищи гуманоиды! Вам здесь рады. Добро пожаловать!»

И через несколько дней прямо перед домом спустилась летающая тарелка. Оказывается, братья по разуму давно были готовы к встрече с нами, но они очень щепетильны и не умеют никуда влезать без приглашения.

А никому ив голову не приходило, что их требуется приглашать.

«СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ!»

Осень заявилась сразу первого сентября, нисколько нигде не задержалась, словно ожидала за дверью своего законного часа и насилу дождалась. Она свалилась нудными сеногнойными дождями, туманами, холодом.

За две недели лес стало не узнать: он пожелтел, покраснел, посветлел. Вода в пруду выстыла, очистилась от зеленой мути, стала прозрачной, как стекло. В тихое утро тут и там беспрестанно слышатся громкие всплески. Щука жирует. Если ты рыбак и наловить мальков для тебя не составляет проблемы, можешь стать счастливым на несколько дней.

В сущности, человек и живет на свете ради того, чтобы время от времени, пусть совсем редко, воспарить над обыденностью с замирающим от восторга сердцем. Для кого-то это — спорт, для кого-то — рыбалка и охота, для кого-то — возможность покомандовать другими. Правда, эти воспарения должны случаться достаточно редко, чтобы не утратить своей сладости и не превратиться во все ту же обыденность; сердце не может постоянно захлебываться от избытка чувств, оно должно выполнять свою монотонную рутинную работу, пока хватит сил. Конечно, хотелось бы, чтобы осень чуток запоздала. Ведь по радио говорили, что надо спасать урожай. Уже сколько раз было: разгуляется погода к вечеру, ветер, словно маневровый паровоз, растащит эшелоны облаков по тупикам неба во все четыре стороны. И небо, словно большая узловая станция, засветится в ночи множеством огоньков звезд. Но к утру оставшиеся без надзора непричесанные тучи снова соберутся в кучу своим ходом, чтобы продолжить излюбленное занудное занятие.

Озябшие студенты, похожие издалека на грачей, нахохленно бродят по картофельному полю, изредка наклоняются, и видно издалека, что пользы от них в такую погоду немного. Машины вязнут в поле, вязнут синие колесники, комбайны.

Все равно выпадет еще хоть несколько погожих, пронзительно ясных дней. Пусть даже в октябре. Такие дни случаются в любой год, наверное, для того, чтобы дать возможность человеку глянуть вокруг и подумать просветленно: «Хорошо жить!» Потому что эти убранные поля вокруг, этот пахнущий рыбой и водорослями прудик, этот пятнистый лесок и есть жизнь, не замутненная ничем, в чистом виде.

Глянет человек вокруг и подумает, что нынешняя осень, слава богу, не последняя на его веку, и у него сожмется сердце от беспричинной радости и боли.

Яков Ильич работает механиком цеха. Оборудование в цехе старое, сильно изношенное. Завод работает неритмично, потому что подводят смежники, часто приходится авралить. Сколько раз уж Яков Ильич составлял графики профилактического ремонта, красиво разграфлял листы дочкиными фломастерами и вывешивал в двух местах: в слесарке и у начальника цеха. Но наступает аврал, и все графики летят к черту. Зато потом, когда какой-нибудь станок ломается, не выдержав трудной жизни, во всем винят ремонтников, а стало быть, Якова Ильича. Время от времени Яков Ильич поднимает вопрос, идет ругаться, с кем нужно. Но безуспешно…

Никакого диплома у Якова Ильича нет. Школу и то закончил вечернюю. Он неплохой слесарь, не пьет, вот и назначили механиком. Назначили давным-давно, уж сколько начальников цеха и директоров после этого сменилось. Молодые специалисты от хлопотливой должности механика бегут. Вот Яков Ильич и работает. Все оборудование он знает до винтика, и неизвестно, что было бы, если бы на его место поставили кого-нибудь пообразованнее. Лучше бы, наверно, не стало. И все-таки Яков Ильич на оперативках отмалчивается, не «вякает», говоря его словами. Потому что опять же без образования.

Каждый месяц Яков Ильич подает рацпредложение. А то и несколько. У него есть помощник, молодой слесарь, который учится заочно в институте. Яков Ильич показывает размер большим и указательным пальцами, помощник меряет штангелем расстояние между пальцами и переносит его на чертеж. Получается в самый раз.

За каждое предложение Яков Ильич получает червонец. Конечно, если бы посчитать экономический эффект, то за многие «рации» премия была бы куда весомей. Но механику неудобно лишний раз беспокоить экономистов.

Придя с работы, Яков Ильич помогает жене по дому, помогает детям с уроками в меру своего образования, смотрит телевизор, а потом, когда все укладываются спать, он запирается в своей комнатке, гасит свет и включает старый ламповый приемник. Кто сиживал вот так в потемках перед светящимся стеколком разлинованной шкалы, пристально вслушиваясь в загадочные шорохи эфира», тот знает, что это такое.

Приемник нагревается и начинает казаться ссутулившемуся возле него человеку живым, мыслящим существом. А может быть, кто знает, эта так и есть?

Яков Ильич равнодушно, словно неинтересные страницы книги, поворотом ручки настройки пролистывает разнообразные «радиоголоса», зовущие ко всяким сомнительным заморским благам, он не вслушивается в полуженские стоны высокооплачиваемых певцов. И только тогда, когда писк морзянки вдруг прорывается сквозь многочисленные помехи, Яков Ильич весь подбирается, превращаясь в слух, его рука судорожно сжимает колесико настройки, чтобы не потерять волну. И когда точки-тире складываются в знакомые всем мужественным людям буквы СОС, Яков Ильич выключает приемник. Он одевается по погоде, укладывает в чемоданчик предметы первой необходимости и вылетает в указанный район.

«…Придет коза рогатая за малыми ребятами. Забодает, забодает!..» Это для младшего дошкольного возраста. Дескать, деточка, бойся козы! Почему козы, вот что странно.

Сперва козу звали Машкой. Марьей стали называть потом. А после вообще занавеличивали Марьей Ивановной. В смысле — Марьванной.

Сколько этой скотины развелось в заводском поселке в войну! Целое стадо. И хозяева звали каждую животину по имени-отчеству.

Конечно, корова — глубокоуважаемое животное. Или там лошадь. Или собака. Но спел ли поэт щемящую песню о бородатом животном женского пола? Вроде бы нет. А зря!

Мать привела козу весной, когда дети маялись животами от мороженой картошки и лебеды. Когда они иссякали, таяли на глазах и казалось, что сама бесконечная жизнь обрывается на этом хилом военном поколении. Они и потом, когда еды стало вдоволь, не выросли, на всю жизнь остались детьми войны, низкорослыми, но живучими. Это их прямые потомки вымахали под потолок за себя и за родителей.