Блад: глубина неба - Анастасия Орлова Страница 27

Пока всё шло неплохо, если не считать того, что между работой и учёбой Бладу удавалось спать не больше трёх часов в сутки. Самое главное — что он наконец съехал из ненавистной гостиницы Коронеля и теперь жил в комнате медицинского общежития.

В один из дней их группу повели в морг на вскрытие.

— Вам может стать дурно, — предупредил профессор, выстроив юношей вокруг стола с желобками для стока крови по краям, на котором лежало покрытое тканью тело, — кому-то всегда становится. Но это вовсе не значит, что из вас не выйдет хорошего доктора. Трудитесь, и ко всему привыкнете, всё переборете. Готовы?

Когда с тела сдёрнули простыню, Блад вздрогнул: на столе лежал один из старших Коронелевских мальчиков. Поперёк его груди тянулась кривая надпись «incognimortum».

— Что значит это слово, сэр? — спросил один из студентов.

— Неизвестный мертвец, — ответил профессор. — Так в моргах помечают тех, чьи личности установить не удалось или тех, чьё тело осталось без востребования. Вот, например, кто этот молодой человек, выяснить так и не получилось.

— А от чего он умер? — спросил кто-то ещё.

— Вот это нам и предстоит узнать. Следов насильственной смерти я не вижу. Возможно, присутствовало какое-то заболевание или переохлаждение. Его нашли на скамье на кладбище. Кто мне расскажет: почему, когда человек замерзает, его клонит в сон, но засыпать ни в коем случае нельзя?

По дороге в классы медакадемии студенты бурно обсуждали прошедший урок.

— Представь, сколько всего внутри помещается! Кишок-то побольше, чем на картинках!

— А подкожный жир похож на гороховую кашу! Ни в жись больше её в рот не возьму!

— Интересно, а много ли у них этих, с надписями? Ладно — тех, которых не опознали. Но вот когда известно, чьё тело, но никому оно не нужно… Это страшно, господа, на самом деле страшно!

— Ага, как подкожный жир!

— Да иди ты со своим жиром! Я сейчас серьёзно! Представляешь, — жил-жил человек, в обществе жил, а не один в лесу, а потом умер, и даже нет никого, кто бы похоронил по-людски!

— И что их, этих «инкогнимортумов», — в общую яму?

— Да какая яма, сжигают, поди. Жил-жил, и не осталось ничего. Даже могилы. Страшно, господа, страшно!

— А ты чего молчишь, Винтерсблад?

— Да он, поди, не отошёл ещё от увиденного! Ничего, Блад, — как сказал профессор, всегда кому-то становится дурно! — и компания дружно расхохоталась.

***

В этот день Винтерсблад работал в ночную смену. Едва он вошёл в отделение и поставил в начале длинного коридора ведро со шваброй, появился Бэйли.

— А, явился, студент! — хмыкнул тот. — Я там за седьмой пролил сладкий чай. Пойди, подотри, а то пол теперь липкий. Здесь после вымоешь.

— Ты пролил, сам и подтирай, — буркнул Шентэл.

— Ишь ты, мы сегодня не в духе! — оскалился медбрат. — Ты санитар, подтирать — это твоя работа! Делай, что говорю!

— Ты пролил, сам и вытрешь, не переломишься, — раздался мелодичный голос за спиной Блада, и лицо Бэйли тут же сменило выражение с нахального на приторно-сладкое.

— Сестра Джосси! Ты вернулась! — проблеял он.

Шентэл обернулся: за его спиной, подбоченившись, стояла осанистая женщина лет двадцати семи, в сестринском серо-голубом платье и белоснежном переднике с красным крестом на груди. На локте у неё висела лёгкая шубка и маленькая сумочка: старшая сестра только что пришла и направлялась в свой кабинет. Она перевела строгий, чуть насмешливый взгляд голубых глаз с Бэйли на Винтерсблада.

— Новенький?

— Да, мэм, — взгляд юноши намертво приковали её пухлые капризные губки, накрашенные слишком яркой для больничных стен помадой (верно, в цвет креста на переднике).

— Здесь меня называют сестра Джосси, — требовательно поправила она.

— Да, сестра Джосси.

Она одобрительно улыбнулась, кокетливо поправила тонкой рукой идеально уложенные белокурые волосы.

— Что ж, Бэйли, возьми-ка швабру и пойди прибери за собой. А мы пока познакомимся с новеньким, — она с лёгким пренебрежением переступила через ведро, взяла Винтерсблада под руку и заглянула ему в глаза: — пойдём, новенький, покурим! — от неё пахло жасмином с оттенком сигаретного дыма; в сдержанных, резких движениях улавливалась неиссякаемая энергия и властность, а уверенный хитрый взгляд Джойселлин будоражил тлеющей в его глубине порочностью.

— Я не курю, сестра Джосси.

Старшая сестра шутливо сдвинула тонкие брови:

— Ты смеешь мне отказывать? Он мне отказывает, Бэйли, представляешь!

— Дурак, — хмуро бросил медбрат, берясь за швабру.

— Ты хорошо подумал? — Джосси вздёрнула подбородок и ткнула пальчиком в грудь Шентэлу. — Те, кто плохо себя ведут, здесь не задерживаются! — она игриво улыбнулась. — Пойдём, расскажешь, что тут произошло в моё отсутствие. Знаю я этих балбесов, — сестра махнула рукой на Бэйли, — врут как дышат!

Она привела его в свой кабинет, велела сесть на стул подле стола, а сама, убрав шубку с сумочкой в шкаф, достала сменные туфли.

— Давай, можешь начинать на них жаловаться! — усмехнулась она. — Наверняка же всю работу на одного новенького свалили. Как тебя зовут, кстати? — наклонилась, принялась расшнуровывать сапожок.

— Шентэл Винтерсблад, сестра Джосси.

— Шентэл Винтерсблад, сестра Джосси! — передразнила она его официальный тон. — Сейчас ещё пожмём друг другу руки, и я сделаю книксен! — скинутый с ноги сапожок полетел к стенке. — Сестра Джосси я для тебя там, — женщина кивнула на дверь кабинета, — здесь — просто Джойс. Помоги зашнуровать, — она поставила ножку в туфельке Бладу на колено, поддёрнув юбку сестринского платья чуть выше изящных лодыжек.

Шентэл растерялся, но покорно склонился над туфелькой, стараясь даже случайно не прикоснуться рукой к чулку Джосси. Он чувствовал её пристальный, изучающий взгляд, от которого под белым воротником санитарской формы горела шея, а следом начинали наливаться жгучим румянцем и уши. Это раздражало.

— Я тебя смущаю? — поинтересовалась Джойселлин.

Блад мысленно выругался, чувствуя, как краснеют щёки. Резким движением завязал на бантик шнурки старшей сестры и