Владимир Аренев - Конец света с вариациями (сборник) Страница 27

Адам посмотрел на меня дикими желтыми глазами и вдруг достал из под одежды пистолет. Швырнул мне под ноги.

– Тогда убей себя, – предложил он. – Выстрели себе в голову.

Я взял оружие и от слабости едва не выронил его. Адам усмехнулся и продолжил:

– Вчера я встретил двоих. И обоим предложил покончить с собой. Оба согласились. Ты – третий.

– Нет, – ответил я. – Не для того я выжил в урагане, чтоб теперь убить себя.

После чего встал, размахнулся и выбросил пистолет в темноту. Адам тоже встал – надо сказать, гораздо быстрее меня – и убежал, грязно ругаясь, в том же направлении. Больше я его не видел. Конечно, он не был Адамом, наверняка присвоил себе это имя, для красоты. Может быть, он мечтал склонить к самоубийству всех встречных выживших и остаться единственным? Не знаю.

Следующий день я целиком потратил на то, чтоб насыпать холм. Работая от рассвета до заката, выкапывая подходящие обломки, куски дерева и металла, мятые кастрюли, седла для верховой езды, смартфоны, объективы для фотоаппаратов, дамские сумочки, бумажные стаканчики, я едва сумел поднять жалкую кучу до высоты собственной груди, но поскольку местность вокруг была ровной, как стол, мой сигнальный холм можно было увидеть издалека. Верх его я увенчал удачно найденной табличкой: «машины не парковать». Табличка была обильно измазана кровью, но это меня не смутило. Перевернув плоский кусок металла обратной стороной, я нацарапал одно слово: «ЕДА».

Отметив свою первую пищевую поляну, я упал, измученный, но довольный. Усталость меня не пугала: физическая работа отнимала силы, но укрепляла тело. Кроме того, я нашел почти целую тетрадь и несколько карандашей. Находка встряхнула меня: я вдруг вспомнил прошлую, безвозвратно утраченную жизнь. Кем я был, зачем жил? О чем писал? Может быть, все написанное мною тогда, до урагана, ничего не значит? И главный мой текст будет написан именно теперь, посреди безмолвной пустыни, в которую по воле природы обратился мир, некогда цветущий и сверкающий?

Ночью я видел сон: кровавый полет, вращение, тишина, ужас осуществляемой гибели. Подо мною – все, что тяжелее; надо мною – все, что легче. Смертная сортировка.

Утром я уже знал, что буду делать. Положил в пластмассовый мешок несколько фляг с водой, несколько бутылок водки и хлеб. Затем пошел на восток. Если все равно, куда идти, то лучше идти на восток, навстречу солнцу, не так ли?

С тех пор прошло шестьдесят дней. Каждый день я отмечаю записью в тетради. Встречу с каждым выжившим – тоже излагаю, по возможности подробно.

Никто не знает, где мы находимся. Никто не знает, сколько сотен или тысяч миль пронес ураган каждого из нас.

Мы все говорим на разных языках.

Возможно, мы в Африке. Или в Австралии. Мы не знаем, сколько тысяч километров ураган нес нас по небу.

Мы объясняемся знаками или на простейшем английском, подмешивая испанские, немецкие, французские, русские, итальянские слова. Поэтому все истории, мною записанные, – очень простые.

Все как один ничего не знали об урагане, ибо жили уединенно, имея минимальную связь с внешним миром. Небогатые фермеры, целыми днями пропадающие на своем поле. Безработные городские алкоголики из нижних общественных слоев. Творческие личности или те, кто считал себя таковыми. Никто неделями не включал телевизор или вообще не имел его в доме. Никто не пользовался Интернетом. Никто не имел семьи и близких товарищей. Все выжившие были – каждый на свой лад – чудаками, одиночками, полумаргиналами.

Объяснения этих простых, иногда вовсе невежественных людей сводились к словам «война» «метеорит», «пришельцы». Никто не знал ничего конкретного. Из ста семи восемьдесят имели сильные контузии и на многие вопросы отвечали «не помню».

Некоторые говорили совсем мало. Другие, наоборот, не могли остановиться по нескольку часов – но я слышал мало интересного.

Один сказал, что видел, как мимо него летел длинный черный лимузин, – его разорвало пополам, и изнутри вылетели шесть или семь голых женщин, каждую из которых тоже, в свою очередь, разорвало пополам.

Другой выживший, наполовину темнокожий, наполовину азиат, кратко заявил, что ураган – это был «биг шейк», большая встряска. Я подождал объяснений, но смуглый малый отчего-то разозлился и закричал по-испански: «Vamos, vamos!» Я убрал свою тетрадь и ушел.

Идти следовало от поляны к поляне, все время возобновляя запасы воды, – вокруг теперь нет ни ручьев, ни рек, ни озер, все засыпало прахом цивилизации, принадлежностью к который мы, уцелевшие, недавно так гордились.

Нет ни лесов, ни кустарников, но на тридцатый день появились первые, то тут, то там лезущие к небу, зеленые всходы: семена растений не может уничтожить даже самый сильный ураган. Это знал даже я.

Трижды за два месяца шел дождь, но только один раз я сумел отыскать железную миску и набрал в нее дождевой воды: ее хватило на один глоток.

Лишь однажды за все время я встретил вполне социального человека, шведского рабочего, который любил адреналин и в день урагана поехал кататься по улицам на гоночном мотоцикле; парень утверждал, что выжил благодаря шлему и защитному комбинезону. Швед сказал, что ураган произошел от резкого нагрева атмосферы, вызванного кратким, однако необъяснимо мощным выбросом солнечной энергии; что урагана ждали, что люди были заранее оповещены, что многие заблаговременно бежали из городов в деревни, рыли подвалы, пытались спастись в подземельях метро, в угольных шахтах; военная и политическая верхушка в каждой стране имела свои собственные надежно оборудованные убежища; так или иначе, по рассказам шведского байкера, выживших могло быть много, – не жалкие сотни, которых встретил лично я, – но многие тысячи. И теперь каждому следовало только придумать – в каком направлении двигаться, как искать и где искать помощи, руководства к действию или просто доброго слова.

За шестьдесят дней я нашел четыре «пищевые поляны» и каждую отметил знаком, и обо всех знаках рассказал всем, кого встретил. Повторяю: почти все выжившие, как и я, не сидят на одном месте. Кто-то боится наступления холодов и движется на юг. Другие, как и я, идут на восток.

Бывает, что мы собираемся группой – трое, четверо – и шагаем вместе несколько дней, но потом те, кто слабее, предлагают более сильным не ждать, не терять хода. Слабые отстают, сильные идут дальше. Сильные не хотят возглавлять слабых, никто не желает никого никуда вести, а тоска по прошлому столь велика, что ее лучше переживать в одиночестве.

По ночам холодно, но у всех есть зажигалки и спички, а под ногами достаточно бумаги и кусков дерева.

Почти все больны, но у каждого есть медикаменты. Мы умеем искать под ногами. Мы находим аспирин и йод. Мы быстро научились выживать.