Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал (Dark Carnival), 1947 Страница 27

– В этой… в этой банке должно быть что-нибудь. Что-нибудь кроме хлама, о котором ты говорила. Слишком уж многие люди верят, что в ней что-то есть. Теди. Ты не можешь этого изменить. Хозяин цирка, если ты и вправду с ним говорила… он соврал. – Чарли глубоко вздохнул и добавил: – Иди сюда, Теди.

– Что ты там еще придумал? – подозрительно сощурилась Теди.

– Подойди ко мне. – Чарли шагнул вперед. – Иди сюда.

– Не трогай меня, Чарли.

– Теди, я же просто хочу показать тебе одну вещь. – Голос Чарли звучал тихо, спокойно и настойчиво. – Ну кисонька. Ну кисонька, кисонька, котеночек ты мой маленький… котеночек!

Прошла неделя. Снова наступил вечер. Первыми пришли Дед Медноув и Бабушка Гвоздика, за ними – Джук, миссис Тридден и Джаду, цветной человек. Дальше потянулись и все остальные – молодые и старые, благодушные и озлобленные, и все они рассаживались по стульям и ящикам, и у каждого были свои мысли, и надежды, и страхи, и вопросы. И все они негромко здоровались с Чарли, и никто не смотрел на святилище.

Они ждали, пока придут и другие, пока соберутся все. По блеску их глаз можно было понять, что каждый видит в банке что-то свое, не такое, как остальные – что-то касающееся жизни, и бледной жизни после жизни, и жизни в смерти, и смерти в жизни, и у каждого была своя история, свой мотив, свои реплики – старые, хорошо знакомые, но все равно новые.

Чарли сидел отдельно ото всех.

– Привет, Чарли. – Кто-то заглянул в раскрытую дверь спальни. – Твоя жена, она что, снова гостит у родителей?

– Ага, смылась в Теннесси. Вернется через пару недель. Только и знает, что бегать из дому… Да будто вы ее не знаете?

– Да уж, непоседливая тебе жена досталась, это точно.

Негромкие разговоры, скрип поудобнее устанавливаемых стульев, а затем, совсем неожиданно, стук каблуков и глаза, сверкающие из полутьмы крыльца – Том Кармоди.

Том Кармоди стоял, не переступая порога, его ноги подламывались и дрожали, руки висели плетьми и тоже дрожали, и он заглядывал в гостиную. Том Кармоди боялся войти. Том Кармоди не улыбался. На влажных, безвольно обвисших губах приоткрытого рта – ни тени улыбки. Ни тени улыбки на белом как мел лице, лице человека, давно и опасно больного.

Дед взглянул на банку, прокашлялся и сказал:

– Странно, я как-то не замечал этого раньше. У него голубые глаза.

– Оно всегда имело голубые глаза, – пожала плечами Бабушка Гвоздика.

– Нет, – проскрипел Дед, – ничего подобного. Последний раз они были карие. И еще…- Он снова взглянул на банку и моргнул. – У него же коричневые волосы. Раньше у него не было коричневых волос.

– Были, – вздохнула миссис Тридден. – Были.

– И ничего подобного!

– Были, были!

Том Кармоди, дрожащий во влажной духоте летнего вечера, Том Кармоди, заглядывающий в комнату, не отрывающий глаз от банки. Чарли небрежно на нее посматривающий, небрежно перекатывающий в ладонях самокрутку, переполненный мира и спокойствия, уверенный в своей жизни и в своих мыслях. Том Кармоди, один в полутьме крыльца, видящий в банке то, чего никогда не видел прежде. И все – видящие то, что они хотят видеть, мысли их – частый перестук дождя по крыше.

– Мой мальчик. Мой маленький мальчик, – думает миссис Тридден.

– Мозг! – думает Дед.

Пальцы цветного человека, мелькающие, как ножки кузнечика.

– Срединная Мама!

– Амеба!- поджал губы рыбак.

– Котенок! Котенок! Ну кисонька, кисонька, кисонька! – Мысли захлестывают Джука, выцарапывают ему глаза. – Кисонька!

– Все и вся! – скрипят усохшие и поблекшие мысли Бабушки. – Ночь, трясина, смерть, белесая нежить, влажные морские твари!

Тишина. А затем Дед шепчет:

– И вот что же все-таки это такое? Вот, скажем, он это? Или она? Или вообще просто оно?

Чарли удовлетворенно взглянул вверх, размял самокрутку, чтобы была чуть плоская и хорошо лежала во рту. И перевел глаза на дверь, на Тома Кармоди, который никогда уже больше не улыбнется.

– Сдается мне, никогда мы этого не узнаем. Да, сдается, что не узнаем.

Он медленно покачал головой и повернулся к гостям, которые смотрели, и смотрели, и смотрели…

Самая обычная банка с маловразумительной диковинкой, какие сплошь и рядом встречаются в балаганчиках бродячего цирка, установленных на окраине маленького сонного городка. Белесое нечто, парящее в сгущенной спиртовой атмосфере, вечно погруженное в то ли сон, то ли какие-то свои мысли, вечно описывающее медленные круги. Безжизненные, широко раскрытые глаза, вечно глядящие на тебя, никогда тебя не замечающие…

The Lake 1944( Озеро)

Переводчик: Т. Жданова

Волна выплеснула меня из мира, где птицы в небе, дети на пляже, моя мать на берегу. На какое-то мгновение меня охватило зеленое безмолвие. Потом все снова вернулось – небо, песок, дети. Я вышел из озера, меня ждал мир, в котором едва ли что-нибудь изменилось, пока меня не было. Я побежал по пляжу. Мама растерла меня полотенцем.

– Стой и сохни, – сказала она.

Я стоял и смотрел, как солнце сушит капельки воды на моих руках. Вместо них появлялись пупырышки гусиной кожи.

– Ой, – сказала мама. – Ветер поднялся. Ну-ка надень свитер.

– Подожди, я посмотрю на гусиную кожу.

– Гарольд! – прикрикнула мама.

Я надел свитер и стал смотреть на волны, которые накатывались и падали на берег. Они падали очень ловко, с какой-то элегантностью; даже пьяный не смог бы упасть на берег так изящно, как это делали волны.

Стояли последние дни сентября, когда без всяких видимых причин жизнь становится такой печальной. Пляж был почти пуст, и от этого казался еще больше. Ребятишки вяло копошились с мячом. наверное, они тоже чувствовали, что пришла осень, и все кончилось.

Ларьки, в которых летом продавали пирожки и сосиски, были закрыты, и ветер разглаживал следы людей, приходивших сюда в июле и августе. А сегодня здесь были только следы моих теннисных тапочек, да еще Дональда и Арнольда Дэлуа.

Песок заполнил дорожку, которая вела к каруселям. Лошади стояли, укрытые брезентом, и вспоминали музыку, под которую они скакали в чудесные летние дни.

Все мои сверстники были уже в школе. Завтра в это время я буду сидеть в поезде далеко отсюда. Мы с мамой пришли на пляж. На прощание.

– Мама, можно я немного побегаю по пляжу?

– Ладно, согрейся. Но только не долго, и не бегай к воде.

Я побежал, широко расставив руки, как крылья. Мама исчезла вдали и скоро превратилась в маленькое пятнышко. Я был один.

Человек в 12 лет не так уж часто остается один. Вокруг столько людей, которые всегда говорят как и что ты должен делать! А чтобы оказаться в одиночестве, нужно сломя голову бежать далеко-далеко по пустынному пляжу. И чаще всего это бывает только в мечтах. Но сейчас я был один. Совсем один!