Сергей Синякин - Операция прикрытия Страница 27

— Сергей Павлович, — растерянно сказал он. — Радио-грамма!

— Что? — не понял спросонья Королев.

— Радиограмма на борт поступила, товарищ Королев, — громко сказал летчик. — Житкурский лагерь накрылся!

Глава восьмая

Козинцев оказался неплохим помощником, только пользы в том Александру Бабушу было мало. Свидетелей, которые бы видели непонятные летательные аппараты или хотя бы что-то слышали о них, установить Бубушу не удалось, да и никаких особых, а потому кажущихся странными событий в районе не происходило. За неделю Александр Бабуш повстречался не с одним человеком, используя в качестве прикрытия удостоверение московского журналиста. Узнав, что перед ними журналист из Москвы, люди торопились рассказать о недостатках в снабжении, отсутствии должного количества угля на базах потребсоюза, да мало ли каких забот и претензий к местному начальству накопилось у местных жителей, и все они считали, что претензии эти должны обязательно разобрать Москва и непременно в курсе их бытовых забот должен быть вождь. Многие так и просили Бабуша: «Доложите, Александр Николаевич, товарищу Сталину, пусть он узнает!», по наивности своей полагая, что раз Бабуш московский журналист, то в Кремль он входит свободно, а к товарищу Сталину двери в кабинет раскрывает если не ногой, то телефонным звонком.

Бабуш так и доложил по поселковой радиостанции в управление, что ничего особенного в районе не происходит, обстановка нормальная, рабочая обстановка, а потому оперуполномоченному Бабушу здесь делать нечего, только время напрасно тратит, а между прочим, ему со странниками разбираться надо, да и исчезновение агентессы давало почву для довольно мрачных предположений — пристукнули странники старушку Зою, которая докладывала об их грязных делишках. Начальство Бабуша выслушало, но резонно заметило, что Александр Николаевич, похоже, хлебнул воздуха свободы в горных районах, вот этот самый воздух, значит, и бросился ему в голову, заставляя забыть о субординации. Известно ведь, что начальство всегда лучше подчиненных знает, что именно им делать надо, а уж московское начальство деятельность Бабуша и его начальства вообще на два года вперед распланировало, нечего, значит, о старушках разных плакаться, такая уж у старушек печальная участь — все, значит, в землю ляжем, все, как говаривал великий поэт, прахом будем,

Козинцев, слушая этот бестолковый разговор, весело ухмылялся и все потирал культю — последнее время Ивана Тимофеевича донимали фантомные боли. Все ему казалось, что несуществующая кисть руки у него болит. Бабуш про такое слышал, но сам, слава Богу, не испытывал. Но Козинцеву он сочувствовал — ничего хорошего в таких болезнях не было.

Наконец начальство успокоилось, еще раз порасспрашивало условными кодами о положении дел в районе — голос был далеким, словно Бабуш им с Луны докладывал, а в эфире свистело и хрипело, а потом голос начальства вообще затерялся в этом пространственном безобразии, оставив Бабуша в полном недоумении — возвращаться ему в область или еще немного погодить.

— Такие дела, Ваня, — растерянно сказал Бабуш. — Придется завтра еще раз на связь выходить.

Я думал, только у нас такой бардак, — невозмутимо сказал Козинцев, поглаживая отсутствующую кисть руки. — оказывается, в вашей епархии то же самое наблюдается. Ноты не расстраивайся, — с легкой усмешкой добавил он. — Тебе на пользу деревенская жизнь. Вон какой землистый приехал, а сейчас, Николаич, в тебе кровь заиграла, румянец на щеках гуляет, еще немного — и по бабам пойдешь. У нас тут одиноких много, после войны прежние мужики за Одером остались, а новые так и не приехали, не манит их, Саша, сибирское приволье.

— Иди ты, — отмахнулся Бабуш, невольно розовея. Соскучился оперуполномоченный о супруге своей законной. Оно ведь и понятно, сколько же можно было силу мужскую копить. В войну не до того было, а после войны Бабуш женился, только вот работа была хлопотная, с частыми командировками связанная. Да что там говорить, скучал Бабуш о жене. Однако признаться в этом было стыдно, поэтому оперуполномоченный и поспешил все перевести в неуклюжую шутку: — Дзержинский сказал, что у чекиста должны быть холодная голова, чистые руки и горячее сердце. А остальные части тела у чекиста не предусмотрены.

— Хозяин — барин, — согласился Козинцев. — А не хочешь, Николаич, съездить на шестой кордон? Надо быте бе с тамошним лесником поговорить, вроде бы о нем странные вещи рассказывают. Не знаю, «летающие тарелки» или как, но что-то он видел.

— Пустая трата времени, — с досадой сказал Бабуш. — Но давай съездим для очистки совести. Это далеко?

— Да верст двадцать будет, — сказал председатель поселкового Совета. — Рассказали мне, что у него какая-то хреновина есть, в деревьях сквозные дырки прожигает. Вот и подумай, как нам лесника на разговор вызвать.

— То есть как это? — не понял Бабуш. — Если это для страны необходимо, то как же он может такую находку утаивать? Спросим — отдаст!

Козинцев неопределенно хмыкнул, баюкая культю, потом качнул головой и сказал неопределенно:

— И как тебя, Николаич, в органы взяли? Большенький уже, а характером — чистое дите. Кто же тебе такую вещь запросто отдаст? Он тебе ее отдаст, наверху ее сразу же засекретят, а что потом с человеком станет, который к государственным секретам причастен? Это хорошо, если просто подписку возьмут, это еще по-божески будет.

Вот и гадал Бабуш всю дорогу, как у них на кордоне дело обернется.

Лесник Тимофеев оказался настоящим лесным человеком. Был он высок и, как всякий высокий человек, немного сутул, имел рыжую бороду, от чего казался заросшим до самых глаз — хитроватых и холодных, как льдинки. На удивление неподходящая этому человеку у лесника оказалась жена. Бабуш даже занегодовал чисто по-мужски, уж больно эта тоненькая кареглазая женщина с нежным лицом и густой гривой рыжих волос не подходила мрачному и не слишком разговорчивому хозяину. Пока Козинцев о чем-то разговаривал с лесником, Бабуш следил за его женой исподтишка и все удивлялся, как это жизнь сводит воедино, казалось бы, совсем не подходящих друг другу людей. Но тут из сеней колобком выкатилась дочка лесника, и сразу стало видно, что у не любящих друг друга людей таких дочек просто не бывает. Девочке было около пяти лет, круглое личико ее усеивали трогательные конопушки, волосы были заплетены в торчащие косички с голубенькими пышными бантами.

— Вы к нам в гости? — обратилась она к Бабушу. — А надолго приехали? А хотите, я вам свою куклу покажу. Мне ее папа из Свердловска привез. Красивая!

— Маришка, беги в дом! — сказал Тимофеев, но требовательности в его голосе не было. Да и какая могла быть требовательность, когда у тебя под ногами путается вот такое веснушчатое чудо с торчащими в стороны рыжими, как и у матери, косичками. Одета дочка лесника была бедно, но со вкусом, не иначе, как мать ей сама платье шила.