Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар Страница 28

— Я прошу вас только об одном, господин Кимон, — проникновенно говорил он. — Не предавать миссию, что бы ни стряслось. Вы идете без легенды, без связи и подстраховки. Ваша задача просто собирать информацию, не выискивать ее, не совать нос туда, куда вас не просят, но запоминать все, что вам покажут, все, во что вас сочтут нужным посвятить.

— Когда я должен вернуться?

— Когда захотите и сможете. Не думаю, что вас там начнут проверять. Вы — философ Валерий Кимон, не согласившийся работать в проекте добровольно и выкравший секретный документ, имеющий к нему непосредственное отношение, вследствие чего и были привлечены к его разработке, гм… в административном, скажем, порядке. То есть оставайтесь самим собой. Не притворяйтесь, если что-то вам не понравится, никогда и ни в чем не притворяйтесь.

— У меня есть просьба, — сказал я после некоторого молчания.

— Пожалуйста, прошу вас, — с готовностью отозвался Советник.

— Если со мной случится что-нибудь серьезное, если я не вернусь или вернусь в том же виде, что и другие агенты, позаботьтесь о том, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась.

— Вы могли бы и не просить об этом. Вот у меня к вам действительно будет просьба. Личная.

— Любопытно.

— События могут по-разному повернуться. Я имею в виду — внешние события. Если вдруг вся эта затея с Воссоединением провалится, а я не могу исключить такой возможности, и если вы к тому моменту не сможете или не захотите вернуться, убедите руководителя проекта, кто бы там теперь им ни руководил, во что бы то ни стало связаться со мною.

— Я обещаю вам это, — после некоторых раздумий сказал я, — но твердо обещаю только это.

— О, этого вполне достаточно, и все-таки у вас есть ко мне настоящая просьба?

— Да, я хотел бы поговорить с братом.

— Поговорите, только не принимайте никаких его предложений, — с напором сказал Советник. — Считайте это приказом.

— Почему?

— Мне не хочется называть причину. Если вы поймете ее сами, значит, это ваша судьба.

Советник встал и второй раз со времени нашего знакомства протянул философу руку, и я пожал эту пухлую с виду, но крепкую на ощупь ладонь, — а что еще оставалось делать?

Бруно явился почти сразу. Словно и не было никакого совещания министров, а сам он, словно лакей, стоял за дверью. Стол тем временем был убран, а стулья с гнутыми спинками и шелковой обивкой, принесенные вместе со столом, заменены глубокими креслами. Мы расположились в них, несколько долгих минут молча разглядывая друг друга. Наконец министр пропаганды сказал со всхлипом, столь не свойственным его сильному голосу:

— Я был против твоей отправки с этим заданием. Я сказал Советнику, что втягивать в нашу авантюру ни в чем не повинного человека — безнравственно.

— Спасибо, брат. Я догадываюсь, что он тебе на это ответил. Например, что я — не ни в чем не повинный человек, а государственный преступник. В любом случае хлопоты твои были напрасны. Думаю, что мне необходимо попасть в эту вашу Крепость. Хочу разобраться, какую кашу вы там заварили.

— Ты рискуешь, Валерий, демонстрируя Советнику свое негативное отношение к проекту.

— Пока я его союзник — нет.

— И долго ты собираешься оставаться его союзником?

— Я перестану им быть, как только придумаю, как разрушить Крепость — в прямом или переносном смысле. Ты мне лучше вот что скажи: как Советнику удалось внушить всем вам, я имея в виду правительство, что затраты, которые, как я понимаю, чудовищны, на строительство Крепости, на содержание ее, да еще и на невесть откуда взявшееся оборудование, оправданны? Неужели при помощи этого дурацкого фильма с идиотами?

— Он пообещал власть — неограниченную власть, — хмуро ответил Бруно.

— Но доказательства?

— Ему не очень-то нужны доказательства. Он имеет влияние!

— Господи, Бруно, я тебя не узнаю. Влияние-то нужно чем-то подкреплять — деньгами, авторитетом. У него же, как я понимаю, ничего за душой, кроме идеи, от которой попахивает дешевым фантастическим романом. Тоже мне, «продавец воздуха», он же «властелин мира».

— Ему ничем не нужно подкреплять. Он просто имеет влияние на любого человека, с которым вступает в общение. Я не знаю, в чем тут дело, но даже начальник контрразведки, человек безжалостный, и тот едва ли не молится на него. За глаза Советника у нас называют «Человеком без тени».

— На меня же он не имеет влияния? — горячился я.

— Ты уверен? Ведь даже ты находишься у него на службе!

— У меня свои цели.

— Он умеет использовать любые цели в своих интересах.

Мы опять замолчали надолго. Говорить было не о чем, и это страшно тяготило обоих. Наконец Бруно, не выдержав, спросил:

Ты не держишь на меня обиды?

— О чем ты?

— Ну, может быть, из-за того, что я служу им.

— Это твой выбор. Я теперь им тоже служу, но моя служба им дорого обойдется, мне только горько, что ты ввязался в эту авантюру.

— Несмотря на свое презрение к ним, ты отправляешься выполнять это задание.

— Не будем больше возвращаться к этой теме. Ты знаешь мое мнение. А вот я твое участие в этом деле представляю весьма туманно.

— Ты же сам сказал: «не будем». Но что-то мы все время говорим не о том.

— А о чем нам еще говорить?

— Мы — братья, неужели нам нечего сказать друг другу…

— Боюсь, что нечего. Впрочем, обязательно зайди к Хельге, поведай ей что-нибудь утешительное. Придумай, что сказать.

— Я слышал, у вас неладно последнее время?

— Давай поговорим об этом, если тебе действительно интересно… — Я осекся, потому что в глазах Бруно мне почудилась тоска, та, что называется смертной.

— Да, неладно, — сказал я, смягчив тон. — Ты же знаешь, мы женаты более трех лет, а детей у нас нет. Я за работой не замечаю этой пустоты, а каково Хельге? Вон как она возится с твоим сыном. Смотреть больно. А дома потом ходит как в воду опущенная…

Я вдруг вспомнил, словно увидел, какое-то далекое, довоенное утро. Пикник. Роскошный «шевроле», только что купленный Бруно, с никелированной челюстью радиатора, красными лаковыми боками и откидным кожаным верхом, приткнулся к дереву, забытый. Неподалеку, под обрывом, плещет солнечными бликами река. Мы с Бруно в легкомысленных соломенных шляпах, без пиджаков, в одних рубашках, летних брюках и босиком, деловито разбираем рыболовную снасть. Горничные расстилают одеяла и скатерть прямо на траве, еще сыроватой от росы, расставляют снедь. Дамы в воздушных туалетах — Брунова Эльза, изысканная, но милая, из старинного дворянского рода, женитьбой на которой и обязан был старший Кимон своему возвышению, и Хельга, почти девчонка, — о чем-то беседуют, вертя прозрачные шелковые зонтики в праздных руках. Совершенно невоспитанный Кимон-самый младший гоняет по пестрому от цветов лугу резиновый мяч, и мать смотрит на него сердито, изредка одергивая короткими французскими фразами, а тетя Хельга — умиленно и слегка печально.