Михаил Емцев - Бог после шести Страница 28

Неожиданное чувство к Виктору переродило ее. Она стала другой. Она вдруг обнаружила, что, к своему удивлению, должна отвечать за поступки и поведение девушки, которая носила ее имя и фамилию и была совсем чуждым ей человеком. Никто не понимал ее состояния, и намеки подружек выводили Люську из привычного состояния доброго, улыбчивого отношения к миру. Она обижалась, хотя понимала, что обиды ее бессмысленны.

Раздался звонок. Люська задвинула ящик письменного стола, сложила бумаги, перетащила их на стол Инны Николаевны, вприпрыжку помчалась в гардероб. Хлопнула дверь, толпа сотрудников вынесла Люську на мостовую.

В лицо ударил крупный мокрый снег. Девушку подхватила волна людей, одолевающих трудности часов “пик”. Люська взяла левее от тротуара, перевела дух.

“Хоть и не в первый раз иду к нему я на свидание, а за спиной у меня крылья и на глазах слезы”, — придумала она фразу, и она ей очень понравилась. “За спиной крылья, на глазах слезы, а в душе страдание”. Люська выдохнула воздух, энергичным маленьким штопором ввинтилась в толпу, осаждавшую троллейбус.

В троллейбусе тесно и душно. В шубах и зимних пальто пассажиры были неповоротливы и сердиты. Люська протиснулась к билетной кассе. Там и осела, прижимаясь вздернутым носиком к стеклу кабины водителя, с нетерпением ожидая свою остановку. Наконец в матовом от влаги стекле она увидела силуэты знакомой станции метро, у которой должен был находиться он. Она выпорхнула из троллейбуса и занялась собой. Оправляла крылышки, помятые в транспорте, восстанавливала радостное и светлое ощущение, не покидавшее ее при встрече с Виктором. Часовая поездка вытряхнула из Люськи восторг и высокие эмоции. Девушка помрачнела, исчезла приподнятость. Она прислонилась к колонне и стала раздумывать над своим положением. Вдруг ей показалось, что все это зря и ничего нового в ее отношениях с Виктором не будет. Ее надежды были детскими, а суета напрасной. Девушка почувствовала себя уставшей и немолодой. И тут боковым зрением она увидела Виктора. Высокий, сильный, с правильным, чистым лицом, он шел медленно и спокойно. Люська сорвалась со своего места из-за колонны, бросилась к нему навстречу, но тут же остановилась. “Нельзя так, — сказала она себе. — Нельзя. Никак нельзя”.

Когда Виктор подошел к ней, наклонился, потому что он был выше ее на полторы головы, она закрыла лицо руками, и меж пальцев девушки проступили черные слезы.

— Ты что, ты что? Случилось что-нибудь?

— Нет, — сказала она, — это я от радости. Мне тут сдуру показалось, что я уже… что у меня ничего… И тут я увидела тебя. И теперь я очень счастлива.

Девушка схватила его руки, приложила к лицу, и он почувствовал, что она целует ладонь. Виктор резко отдернул руки. Люська вдруг закричала:

— Боже, какая я сумасшедшая! У меня ж вся краска расползлась, правда?

— Правда, — сказал Виктор, — правда. Ты похожа на первоклашку, которой позволили писать чернилами, макая ручку в чернильницу.

Люська засмеялась.

Они вышли из метро и попали на городские горы. Это были не горы, а небольшие холмики над рекой, текущей по центру города. Но, с другой стороны, это были настоящие горы: ведь сюда приходили все, кто хотел уединиться, хоть немного приобщиться к природе.

Люся и Виктор стали гулять, то есть бестолково и бессмысленно плутать по утоптанному снегу дорожек, которые никуда не вели, а все время сворачивали вниз, на набережную, где дул холодный мокрый ветер декабрьской оттепели и гуляли пожилые дамы с собаками в вязаных тулупчиках. Разговор у Виктора с Люськой шел самый обычный, какой бывает у влюбленных:

— Ты знаешь, когда тебя нет, мне многое нужно сказать, а когда вижу тебя, все забываю.

— Я тоже только дома вспоминаю, что я должен был тебе сказать при встрече.

— Но так же нельзя! Мы только ходим и смеемся, как дурачки.

— Но разве умные люди не смеются?

— Смеются, но не так, как мы.

— Умные люди смеются скучно. Да, очень скучно и очень умно. А поэтому умные люди смеются глупо.

— Да, пожалуй! Может, в этом и есть правда.

— Расскажи мне что-нибудь о себе.

— Да что же рассказывать? Вот весь я перед тобой. Да и рассказывал я.

— Да, рассказывал, но я не помню. Я помню лишь одно: что ты есть. Вот это я помню всегда.

— Ты мне лучше сама расскажи о себе.

Они присели на обледенелую лавочку, смотрели вниз на черное, лишенное льда, вздрагивающее мелкими волнами покрывало реки. От поверхности воды поднимался тяжелый, густой пар. Люся сказала, подумав:

— Это, наверное, даже плохо…

— Что плохо? — заинтересовался Виктор.

— Я думаю о тебе постоянно, страшно и всё время.

Виктор помолчал, осторожно спросил:

— Почему ты меня к себе не приглашаешь? Мы все по паркам да по горам бегаем, как волки бездомные.

Люся отвела взгляд. “Начинается, — подумала она. — Вот и все. Догорает наша поэзия”.

— Ты же знаешь, какая я… не могу себя побороть, боюсь, сама не знаю чего, боюсь. Да и дома у меня нехорошо. А так, конечно… — Она протянула руку, нащупала пальцы Виктора, осторожно погладила.

Но юноша был настроен решительно. Он сжал ее руку и похлопал ею по своему колену.

— Ну что ж, не к тебе, так ко мне. У меня мать человек невредный. Отец строгий, но он дома почти не бывает. Все на предприятии пропадает.

— Мать, — сказала Люся задумчиво. — Конечно, мать — человек, который все понимает. У матерей глаз зоркий. Они для любимого сыночка выберут кусок пожирней, одежду помодней, невесту покрасивей. Они, матери, конечно, понимают…

Она оборвала себя и замолкла. Тихо смотрела на черную воду реки. В реке с тем же унылым постоянством колебались отражения длинных фонарных столбов. От матери не скроешься. Все увидит, разузнает. И тут ей, Люське, придет очередная стопроцентная крышка. Господи, как же раньше все было легко! Да неужели ж она обречена любить этого синеглазого длинновязого парня? Вот сейчас она встанет и пойдет, бросит обычное: “Пока! Позвоню!” — и продолжит свою веселую, беззаботную жизнь, в которой так просто и счастливо живут люди. К притворяшкам пойдет или еще куда. Мало ли мест на свете, где можно отдохнуть еще не старой девушке!

Она подняла глаза и снова спрятала их под накрашенными ресницами. С какой-то болью ощутила она мысль: никуда ей не уйти от этого парня. Он, если захочет, уйдет, а она останется при нем. Она обречена на странную, невесть откуда взявшуюся верность этому человеку.

Обречена! Какое страшное, какое рабское слово! Незнакомое, неведомое ранее ей слово. Смешно сказать, что в этом слове заключено для нее, Люськи, даже какое-то удовольствие. Запретное удовольствие: быть рабом любимого человека.