Александр Бушков - Провинциальная хроника начала осени Страница 28

- Долго рассказывать, - сказал Одиссей, сгорбившись и не поднимая глаз. - Остров сирен, земля лотофагов, прекрасная Цирцея, край лестригонов...

- Прекрасно. И не забывай почаще заглядывать в эту рукопись.

Гомер взял стилос и быстро, размашисто начертал на первом листе: "Великому путешественнику Одиссею от скромного летописца его свершений и странствий".

- Вот так, - сказал он. - И не думай, что я ничего не понимаю, не считай меня чудовищем. При других обстоятельствах я сам отправился бы в те неведомые края, где птицы говорят по-человечески, а цветы не похожи на наши. Но не уничтожать же талантливое произведение, не объявлять же его сказкой только из-за того, что нежданно-негаданно вернулся числившийся погибшим морской бродяга? Начавший к тому же каяться в прежних грехах? Ты должен утешать себя тем, что поневоле послужил высокому искусству поэзии. Не знаю, обеспечено ли моему труду бессмертие, но долгая жизнь ему безусловно уготована. А вместе с ним и тебе, весьма и весьма мелкой личности, если откровенно. Так что будь мне только благодарен. Прощай.

И отвернулся. Он вовсе не собирался злорадствовать, так что нужды не было смотреть в спину пожилому человеку в дурно сидящей одежде, шаркающими старческими шагами плетущемуся к двери.

15. ВРЕМЕНА КУКОЛЬНИКОВ

- Вы, старшие, хотели оградить нас от прежних ошибок и прежней подлости, - сказал Майон. - Я все прекрасно понимаю и не решаюсь вас осуждать, не имею права. Но вы достигли как раз обратного: заставляли нас верить, что подлость была героизмом, лишили возможности самостоятельно оценить прошлое, подсунув красивые, лживые картинки. Я совсем не против того, чтобы учиться на опыте старших, но в данном случае примеры, на которых нас воспитывали, оказались фальшивыми. А меж тем существовала подлинная история жизни Геракла - нетускнеющий пример для подражания. Ты был причастен ко многим его свершениям, царь, почему же ты отступил?

- Потому что я остался в одиночестве, - сказал Тезей. - И не нашел в себе сил занять место Геракла. И не смог завершить его дела. Все дальнейшие разговоры бесплодны, Майон, можно говорить до бесконечности, ни к чему не придя. Я прошу, оставь меня. Очень прошу. Я устал. - И, когда за Майоном затворилась дверь, попросил: - Гилл, может быть, и ты?

- Наш разговор только начинается.

Тезей тяжело вздохнул, откинулся, привалившись затылком к стене, и закрыл глаза. Гилл едва удержал рвущиеся с языка, как стрелы с туго натянутой тетивы, слова изумления и жалости. Тезей постарел рывком, вдруг, за сегодняшнюю ночь, проведенную над рукописью Архилоха, в беседах с Майоном и Гиллом, - седина в волосах, придававшая ему раньше зрелую мужественность, теперь была символом разрушения и старости, вены на руках набухли, голос стал надтреснутым и прерывистым.

- Вот и лето ушло, - сказал он, не открывая глаз. - С ним навсегда ушли ваша безмятежность и юность. И мои силы. Кажется, с летом уходит и моя жизнь - я надеюсь, только моя...

- Нет! - крикнул Гилл. И продолжал торопливо: - Конечно, Анакреон с Эвимантом причинили немало вреда, но я смог восстановить всю картину. Заговор шире и разветвленное, чем мне казалось, но я знаю почти все, и это дает огромные преимущества. Если мы нанесем удар немедленно, мы их опередим. Верных войск достаточно, мои люди готовы, но я не справлюсь только своими силами. Ты должен немедленно - слышишь, немедленно! собрать военачальников и приближенных, которым можно доверять. Стянуть войска, подавить очаги пожара. Пойми, как только они узнают, что Анакреон сидит под замком, они выступят. А узнают они это очень скоро. Тезей!

- Бесполезно.

- Мы успеем.

- Ничего мы не успеем, Гилл. - Тезей открыл глаза, но не изменил позы. - Ты не понял. Для меня поздно. Я достиг своего предела, меня больше нет, и ничего больше нет - ни воли, ни решимости, ни силы. Это предел. Даже если я соберу волю в кулак и мы их раздавим - что дальше? Масло выгорело, и светильник пуст. Останется усталый старик, который будет доживать век в огромном дворце. Так стоит ли цепляться за трон?

Гилл наконец понял. Но в это невозможно было поверить. Мир рушился в тишине солнечного осеннего утра. Слезы навернулись на глаза, все плыло. Гилл, рыча, потряс сжатыми кулаками:

- Но мы же не быки на бойне!

Потом он решился на то, что недавно показалось бы ему святотатством схватил Тезея за плечи и затряс, крича в лицо:

- Собирай людей! Командуй! Разрази тебя гром, еще не поздно!

Он разжал руки и отшатнулся, услышав короткий и трескучий смех Тезея.

- Успокойся, я пока еще в здравом рассудке, - сказал Тезей. - Просто подумал, какой ты счастливый, - ты и представить себе не можешь, что чувствует человек, достигший своего предела... Знаешь, в памяти почему-то остаются только имена: Ариадна, Елена, мой Геракл, Архилох. О боги, как мы были молоды, как мы мечтали и пытались перевернуть мир, как тонули в женских глазах, как сверкали мечи и ржали лошади...

По его щеке ползла жалкая старческая слеза. Гиллу казалось, что голова вот-вот лопнет, что ее распирают изнутри колючие шары, и он сжал виски ладонями. Отрывистый и решительный приказ сделал бы его яростно-счастливым, сметающим любые преграды, но он понимал уже, что приказа не будет. Никогда.

- Иди, - сказал Тезей. - И запомни - стрелы Геракла к Нестору попасть не должны. Хватит и того, что было...

Гилл, как сотню раз до того, шагал по дворцовым коридорам, отрешенный и бесстрастный. Как прикосновение раскаленного железа, спиной чувствовал злорадно-презрительные взгляды царедворцев, тех, кто значился в списке заговорщиков, и тех, кто палец о палец не ударил для свержения Тезея, но уже приготовил парадные одежды, чтобы чествовать преемника; и тех, кто по тупости своей понятия не имел о надвигающейся грозе, но несомненно будет ползать перед новым хозяином. Кое-кто открыто ухмылялся в лицо - очевидно, с живым мертвецом уже не стоило соблюдать видимости вежливости.

...Когда солнце поднялось повыше, стали поступать первые донесения. "Гарпии" подожгли несколько принадлежавших чужеземцам лавок, дрались с полицией и ораторствовали на улицах, особенно, впрочем, не распаляясь. Менестей, торжественно объявивший себя главой мятежа, собрал толпу у храма Афины и обрушился на Тезея со старыми обвинениями, доведенными до абсурда. Кто-то распускал слухи, что к городу приближаются дорийские отряды, с помощью которых Тезей якобы хочет расправиться с афинянами за непокорность и бунтарство. Один из полков, расквартированных под Афинами, объявил, что считает Тезея низложенным и больше ему не подчиняется, но из казармы не вышел. В другом кипела схватка: деловито, без лишней суеты убивали тех, кто оставался верным Тезею.