Святослав Логинов - Филолог Страница 28

— Да что ж это деется!? — причитала Анита, суетясь, вокруг упавшего. — Ведь говорила тебе — не стой на виду!

Ничего такого Анита не говорила, но Верис не мог возразить, провалившись в беспамятство.

Дед Мирча был стар. Если бы Верис к тому времени уже видел вечную книгу со «Сказкой о рыбаке и рыбке», он, несомненно, обратил бы внимание на глубинное сходство Мирчи и нарисованного старика. Но покуда он стоял и слушал непонятный разговор деда с бородатым Клаасом, который доставил Вериса в селение болотных варваров.

— Вот, привёл. Кто таков — не понять. Говорит, но западает. А так — смирный, драться не пытался.

— Где его нашёл? — чуть слышно обронил дед.

— Сам вылез. Прямиком на мою секретку. Я его издаля приметил. Пристрелить хотел, да раздумал. Идёт, что дурманом окормленный, руками машет, сам с собой балаболит. Ничего не понять, но, вроде, по-человечески. Ну, я и не стал сразу стрелять, а сюда приволок. Вот он, судите.

— Правильно приволок, — дед Мирча кивнул. — Рассудим.

Он повернулся к Верису и, возвысив голос до дребезжащего тенорка, вопросил:

— Кто таков?

— Я Верис, — сказал Верис.

— Это хорошо, — согласился Мирча, вновь чуть слышно. — А откуда ты, Верис, взялся?

Вот он, вопрос, на который никак нельзя отвечать!

— Не знаю, что и сказать — совершенно дурацкая фраза. Если не знаешь — зачем говорить? Но, с другой стороны, от тебя ждут ответа, и бородатый конвоир стрелялку покуда не убрал.

— Не помнишь, что ли?

— Помню кое-что, — сказал Верис, не покривив душой, ибо т о, что осталось в памяти после потери связи с программой, другого наименования кроме «кое-что» не заслуживало.

— Понятно.

Что именно было понятно старейшине, Верис не знал, но переспрашивать не решился. Не то время, не та ситуация, чтобы вопросы задавать. Сейчас спрашивают его.

— Как среди кучников жил — помнишь?

— Помню.

— Это хорошо, что помнишь. И что тебя там делать заставляли?

— Ничего, — честно отвечал Верис, не видя всей несуразности своего ответа. — Ходил да смотрел, а сам ничего не делал.

Дед Мирча покивал согласно и вновь спросил:

— И кормили за так?

— Кормили. Что ж мне, с голоду помирать?

— Чего сбежал тогда?

А, в самом деле, чего сбежал? Не сознаваться же в плагиате с античной комедии; дед Мирча, поди, и слов таких не ведает, для него ревизор — тот, кто ревёт, зорит, да орёт. А может, оно и впрямь так, разве что не зорит ревизор, а зрит.

— Скучно стало, — сказал Верис меньшую правду. — Словом не с кем перемолвиться, вместо слов у них одни междометия.

Междометия — то, чем метят между словами — эмоциональные реперные точки, не несущие позитивного смысла.

Дед Мирча либо понял сказанное, либо просто привык слышать чуднЫе слова и не удивляться им. Он ничего не переспросил, а задал новый вопрос:

— А у нас, что собираешься делать? Мы за так кормить не станем.

— Чем скажете, тем и буду заниматься, — покорно сказал Верис.

Тоже, вот, странное слово: «покорный» — тот, кого можно безнаказанно корить, укорять, а порой и карать. Вокализм другой, но корень-то самый тот. На укоры Верис был согласен, а на кары — нет, и потому добавил:

— А не позволите у вас остаться, дальше пойду.

— Дальше от нас пути нет, — усмехнулся дед Мирча. — Мы люди крайние.

Крайний — живущий на краю. Но это же, — живущий в крайней бедности, стеснении и нищете. А сверх всего, крайний — последний, после которого уже никого не будет. Вот и гадай, что хотел сказать дед Мирча? Трудно стало понимать слова, когда беседуешь не с программой, а с живым человеком.

Мирча перевёл взгляд на негустую толпу поселян, явившихся поглазеть на судилище, выхватил одну из женщин, невысокую, плотную, с веснушками не только на лице, но и на полных руках.

— Что, Нитка, возьмёшь новичка? Видишь, человек обещается делать, что скажут.

— Возьму, — Нитка согласно пожала плечами. — Что же мне, век одной доживать? А человек, видать, хороший.

Верис молчал, ожидая решения судьбы. Подумал лишь мельком, что имя у молодухи неподходящее, Нитка должна быть тоненькой, гибкой, а эта коренастая. И ещё очень некстати подумалось: а у неё, что, и грудь в веснушках?

Хорошо, что новые знакомые мыслей читать не могли, обходясь, как и положено людям, одними словами.

— Коли возьмёшь, так и ладно, — постановил дед. — Ты-то сам, добрый человек, вот к ней жить пойдёшь?

Верис тоже пожал плечами, стараясь скопировать жест веснушчатой Нитки.

— Пойду.

— Так и живите, — дед Мирча повернулся и зашаркал прочь, всем видом показывая, что вопрос решён и больше обсуждать нечего.

Верис, не ожидая приглашающего жеста, подошёл к Нитке. Он испытывал двойственные чувства, которые трудно выразить словами и невозможно спутанными мыслями. С одной стороны, молодая женщина вызывала у него чувство симпатии, с другой, не отпускало ощущение, что его только что передали этой женщине в собственность, как вещь или бессловесное животное. Хотя он-то, как раз, доказал, что словом владеет отменно.

Тут же припомнилось, как Линда рассказывала (сказывала всего один раз, но слова не забылись, и теперь припомнились!) что прежде люди могли выжить, только совместно занимаясь делами. И любовь в те времена была не с любым, а исключительно в рамках совместного хозяйства. А если возникала любовь с кем-то посторонним (пришедшим со стороны), то она всё совместное хозяйство могла разворотить и потому называлась развратом.

Верис перевёл взгляд на свою хозяйку.

Это с конопатой Ниткой у него должна быть любовь? Смех да и только.

— Не западай, — сказала Нитка строго. — Люди смотрят.

— Не буду западать, — пообещал Верис, уже сообразивший, что глубокую задумчивость здесь не любят.

— Ты, значит, Верис, — Нитка говорила нарочито короткими рублеными фразами. — А взаправду тебя как зовут?

— Вот это вопросец! Как зовут человека, чьё имя произнесено вслух? Или она имеет в виду тайное имя, знание которого, по мнению древних, давало абсолютную власть над человеком? Называлось такое имя «рекло» и в обыденной речи его не позволялось произносить. Неужто здесь сохранились столь древние речевые атавизмы?

— У меня нет другого имени, — сказал Верис и, желая показать, что он не вещь, а тоже имеет право на вопрос, добавил: — А тебя, значит, зовут Нитка?

— Ниткой меня кличут, — сказала хозяйка, — А зовут меня Анита.

Страдать от раны в плече оказалось очень неприятно. Слово «страдание» однокоренное со словом «труд» и, действительно, в жизни немедленно появилось множество трудностей. Но чего не ожидал, так это боли. Раненый — ещё и болен — очень неприятное открытие! Современный человек боли не знает, а вот древний был знаком с ней не понаслышке. Корень в этом слове столь древен, что растворяется в веках, и лишь неопытному взору чудится законченная форма «бол». Младенцы, хранящие реликтовые формы слов, знают самое архаичное произношение: «бо-бо!» А если глянуть в дословесную эпоху, то увидим звукосочетание, состоящего их неопределённого губного согласного и болезненного выкрика: «О!..» Сейчас Верис с трудом подавлял желание издавать эти звуки. Спасало, как всегда, языкознание. Боль тукает в плече, растекается оттуда по всему телу, а Верис составляет грамматические конструкции: боль яти себе — боятися Прежде Верис не испытывал боли и, соответственно, ничего не боялся. Теперь он познал страх. Прежде, стоя под прицелом стрелялки, он не думал, что она делает настолько нехорошо.