Леонид Панасенко - Мастерская для Сикейроса (сборник) Страница 28

Пресная вода, которую он принес вместе с лотосами, в жарком чреве воронки быстро испарялась. Нежные цветы останутся без воды и тотчас завянут. Что делать?

Солнце стало клониться к западу.

И тогда Смерч нерешительно двинулся к маленькому домику, который снимала Мария.

Она проснулась, как ей показалось, от мертвой звенящей тишины, от непонятной чужой тоски, которая разлилась вместе с сумерками и в комнате, и в саду. Деревья за окном стояли недвижные, похожие на черных зловещих птиц.

Вдруг затрещали ветки, громыхнула пластмассовая крыша навеса, от резкого толчка вздрогнули створки окна — в комнату со звоном посыпались куски стекла.

Мария испуганно привстала.

— Извини, родная! — Горячий шепот пульсировал, метался по комнате. — Я такой неуклюжий. Как ни стараюсь быть осторожным, обязательно разобью хоть одно стекло.

— Зачем ты ворвался в чужой дом? — сердито спросила Мария. Она встала, накинула халат. — А если бы хозяйка была дома?

— Я не подумал. Ты такая красивая, — задумчиво сказал Смерч. — Твое тело светилось в полумраке, будто оно из янтаря. Я ждал на косе. Тебя все нет и нет… Начал волноваться. Послушай, Мария! Я все время вспоминаю наше путешествие. Ты тогда тоже светилась. Море, звезды… И ты летишь среди звезд… Это было прекрасно. Правда?

— Меня укачало. До сих пор муторно, — сказала Мария, и слова ее были чистейшей правдой.

Она сладко зевнула, потянулась.

— Я принес тебе подарок. Выйди во двор, посмотри.

Мария вышла на веранду и ахнула.

На крыльце, дорожке, ведущей к калитке, под деревьями — всюду лежали охапки незнакомых белых цветов, похожих на лилии.

Цветы ее вовсе не обрадовали. Ахнула Мария потому, что увидела в саду множество поломанных веток, а главное — расщепленный надвое ствол низкорослого старого персика, который рос возле бассейна. В бассейне почему-то не было воды. На дне его валялись вперемешку с песком листья и сорванные вихрем плоды.

Она подняла несколько мокрых больших лотосов, гневно ткнула ими в пространство перед собой:

— Удружил! Мне теперь надо полдня на коленях ползать — собирать этот мусор.

Она отшвырнула цветы. Не скрывая своего раздражения, закричала:

— Что ты натворил в саду?! Ты все здесь поломал. Теперь мне придется платить хозяйке — возмещать убытки. Где я возьму столько денег — ты подумал?!

— Не сердись. Я что-нибудь придумаю, — виновато прошелестел Голос-ветер.

— Что ты придумаешь? — презрительно переспросила Мария. — Что ты вообще можешь? Пугать людей и строить воздушные замки?

Смерч долго молчал.

Мария присела на крыльцо, опустила голову. Все не так, все рушится… Ну и пусть…

— Ты права, Мария, — наконец ответил Смерч. — Но ведь я люблю тебя. Хоть что-нибудь это значит?

Она засмеялась:

— Все это бред! Человек не может жить одним возвышенным и духовным. Мы, люди, состоим прежде всего из плоти. А ты только ветер. Так сказать, в чистом виде. Ты все равно что бог. Ему молятся, но с ним не спят… Пойми наконец. Я обычная земная женщина, и мне нужен муж из плоти и крови. Я хочу рожать ему детей. Хочу иметь свой дом… Пойми: я хочу жить как все люди…

В ней снова заговорила злость, потому что со Смерчем, как ни погляди, были связаны все ее неприятности.

— Оставь ты меня! — грубо сказала Мария. — Чего ты ко мне привязался? Тебе дан весь мир, все доступно… Найди себе другую бабу и не морочь мне голову. Уходи!

Мария вдруг поняла: только что она почти слово в слово повторила то, что говорила во гневе Маленькому Рафаэлю. Там, на косе, когда поймала его на слежке за собой… Поняла — и ужаснулась.

То был Раф, созданный для того, чтобы вить из него веревки. А это — Смерч! Прекрасный могучий торнадо, которому ничего не стоит убить ее за эти слова, разметать в пух и прах домик и сад, пустить все по ветру.

Страх тысячами мурашек разбежался по телу, по Мария упрямо подняла голову, откинула ее назад, устремив в сгущающиеся сумерки презрительный и острый взгляд.

В этот миг она более всего была похожа на змею, которая предупреждает угрожающей позой всякого, даже того, кто сам спешит обойти ее десятой дорогой: «Не тронь меня! Уходи!»

«Нет!.. Нельзя!.. Никогда!.. Невозможно!.. Нет… нет… нет!..»

Он втянул в себя воронку и, бешено вращаясь, ввинчивался в холодную бездну неба.

Выше! Еще выше! Туда, где небосклон залит смородиновым соком, где за пределами атмосферы таится вечная ночь. Лучше задохнуться от нехватки воздуха, взорваться, не имея сил, а главное — не желая больше удерживать свое тело-облако в пределах жизни. В самом деле! Лучше вернуться к первоначальному состоянию, стать безмозглым ветром, чем измельчать, загнать, словно джинна в кувшин, свой вольный дух в крохотный мирок человеческих интересов… Отец предупреждал его, предостерегал. Конечные формы и твердая материя так опасны! Общение с ними грозит остановкой движения, а это хуже смерти. Это предательство всего живого и движущегося…

Смерч яростно стегал себя упреками, заковывал в броню запретов.

«Что толкнуло меня к человеку?» — маялся он безответными вопросами.

…человеку… человеку… человеку…

Тоска и одиночество? Только ли они? Конечно, проявления сознания на уровне неживой природы очень редки, уникальны. За сотни лет скитаний по Земле я, помнится, только раз встретил разумный Смерч. Лучше бы и не встречал… Я тогда был молод и глуп, насвистывал какую-то понравившуюся человеческую мелодию. А этот безумец налетел на меня с бранными словами на всех языках народов мира, стал прижимать к скалам, над которыми я как раз пролетал.

…безумец… безумец… безумец…

Я, помнится, испугался. Скалы — это остановка движения, смерть. Я ударил безумного воронкой — он шарахнулся в сторону и улетел. Почему называю его безумным? Не знаю. Наверное, потому, что не понимаю его. Среди тысяч, десятков тысяч тупых и разрушительных сородичей, чье существование измеряется всего лишь минутами или часами, встретить разумный Смерч — и не обрадоваться, не подружиться, а, наоборот, наброситься как на смертельного врага? Непонятно.

…понятно… понятно… понятно…

Впрочем, кто сказал, что он был разумным? Разноязыкая брань еще не свидетельство ума. Попугаи тоже «говорят» — и что с того?!

Тоска и одиночество. Жажда общения — вот что толкает нас к людям. Меня, отца… Разум тянется к разуму, но чтобы подружиться с человеком, надо стать ему подобным. Невозможно! Немыслимо! И потом — только ли это мучает тебя, мучило отца? Мучило и погубило — по земным понятиям, у него остановилось сердце. То есть угасло движение — и могучего торнадо не стало…