Антон Первушин - Охота на Герострата Страница 28

— Очень хорошо. Продолжайте в том же духе, Борис Анатольевич.

— Когда начнем допрашивать пленных? — напомнила о себе Марина.

— Успеется, — нехорошо ухмыльнулся Сифоров. — Теперь у нас в руках целый клубок нитей. Можно дергать за любую — не ошибешься.

Дальнейшее развитие событий показало, что клубок гораздо больше, чем он мог себе вообразить. Настолько больше, что его не всегда сумеешь удержать в руках.

Едва Сифоров успел закончить фразу, по двору, дому и подвалу, в котором мы находились, был нанесен первый психотронный удар.

Меня он достал по затылку. От резкой боли, ворвавшейся в голову и моментальной судорогой прошившей тело, я рухнул сначала на колени, а потом, извиваясь, схватившись в помрачении руками за виски, — лицом в пол. На секунду боль схлынула. Я успел с всхлипом выдохнуть, но тут же последовал второй удар; вгрызаясь, выматывая тело и душу боль вернулась и теперь не прекращалась ни на мгновение.

Я лежал на полу, щекой на холодном кафеле под белым люминесцентным светом, а рядом, в поле моего зрения, корчился Сифоров, бился головой, выкрикивая бессвязно ругательства, и где-то чуть дальше хрипели то ли бойцы из «Альфы», то ли пленные.

Тогда я и представить себе не мог, даже если был на это способен, что точно так же сейчас хрипят и корчатся все сотрудники ФСК во дворе плюс все без исключения жители трех окрестных домов. И даже кошки, коих целый питомник развелось в закутке двора у мусорных баков, вдруг разразились дикими воплями и бросились друг на друга, разрывая в кровавые клочья от бессмысленной неудержимой злобы. Но даже если бы и представил себе, даже если бы увидел все это, то вряд ли придал бы этому хоть какое-то значение: слишком был занят собственными проблемами, собственной болью.

Боль не была чем-то равномерным, постоянно действующим, как, например, ноющая боль зуба, к которой, безусловно, нельзя привыкнуть, но которая отличается обычно постоянством амплитуды во времени, — эта боль изменялась, то дергая и скручивая конечности, то волнами жара прокатываясь по телу, то заслоняя собой окружающий мир настолько, что я переставал воспринимать реальность, и сил хватало лишь на то, чтобы сплевывать наполняющую рот горькую слюну.

Сифоров утверждал потом, будто с момента первого удара до появления людей в шлемах прошло не более трех минут. Восприятие времени субъективно — еще одна истина из разряда банальных, но только теперь я понимаю, что на самом деле она означает. Три минуты превратились для меня в тридцать три вечности, и каждая из этих вечностей была переполнена невыносимой болью. Такого со мной не случалось и под пулями сепаратистов.

Но три минуты эти в конце концов прошли, и в подвале появились люди в мешковатых комбинезонах защитного цвета и больших черных шлемах, схожих с мотоциклетными, на головах. И боль чуть отпустила, стала ровнее, переносимее. Так что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать от этого лучше я не стал, но восприятие действительности частично восстановилось.

Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим. Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов. Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц под ними видно не было.

Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно; создавалось впечатление, что они подготовлены и знают, чего им ожидать в подвале.

Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли, оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности, затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо мной.

Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову в шлеме, наклоняется ко мне и долго — еще одну вечность — вглядывается сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать, что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это и раздвоение личности здесь действительно имеет место.

А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась, схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы, наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя в себя.

Наконец зашевелилась «Альфа», сел на своем месте Сифоров. Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу вверх, неужели и я так же выгляжу?

Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом. Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных «языков» из Своры, как корова (да простится мне невольный каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел это сделать?

— Что это было? — спросил я у Сифорова немедленно.

— Если бы знать, — Сифоров, морщась, трогал осторожно пальцами свое теряющее симметрию лицо.

— Психотронные генераторы, — услышал я голос Марины и обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общем-то, неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. — Стандартный режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов. Непосредственное воздействие на болевые центры.

Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность познакомиться и со вторым направлением в развитии прикладной психотроники.

— Но кто имеет подобные генераторы? — спросил я вслух. — Герострат? Или…

— Или третья сила, — докончил за меня Сифоров. — Именно так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.

Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится веселей.

— Здесь нам делать больше нечего, — заявил Сифоров. — Возвращаемся в штаб.

Глава пятнадцатая

Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву. Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что от него зависело жить или умереть одному очень неординарному человеку.