Альфеус Хаятт Веррилл. Повести и рассказы - Алфеус Хайат Веррил Страница 29

Но тукумари я знал хорошо, и их язык я понимаю и немного говорю, хотя прошло много лет с тех пор, как мои уши слышали слова или мой язык пытался сформировать звуки диалекта, поэтому хорошо, что девушка говорит на этом языке, потому что так я могу разговаривать с ней. Воистину, сын мой, – продолжал он, – это достойный поступок, который ты задумал – удочерить эту девушку как свою родную дочь. И я сомневаюсь, что вам будет трудно, потому что дон Рамон, алькальд, в душе добрый малый, хотя он много пьет и не слишком внимателен к своим обязанностям. И он мой хороший друг. Я сомневаюсь, знает ли он закон или у него есть бумаги, которые необходимо подписать, но в таких вопросах я могу действовать как от имени государства, так и от имени Церкви, и все, что нужно сделать дону Рамону, это поставить свою подпись и поставить печать. Но, как ты и думал, сын мой, сначала девушка должна быть крещена и зарегистрирована как христианка и прихожанка моей церкви, поскольку по закону язычники, индейцы находятся под опекой правительства и не могут рассматриваться как другие граждане. И вы совершили самое достойное деяние, обучив ребенка истинам христианства и обратив ее к вере в нашего истинного Бога. А теперь, сын мой, я позову старую Марту и передам девушку на ее попечение, чтобы она была должным образом одета. Затем, когда мы поужинаем, побеседуем с Меримой, чтобы убедиться в ее желани, я совершу ее крещение и заполню бумаги, которые подпишет дон Рамон.

Встав, он хлопнул в ладоши, и в ответ на его призыв появилась полная, добродушная старая индианка, и в нескольких словах отец Бенедикто отдал ей свои приказы. Мерима, бедняжка, выглядела совершенно испуганной и держалась позади, потому что, конечно, она не понимала ни слова из того, что кто-либо из нас говорил, поскольку разговор шел на испанском. Но когда падре с добрым лицом ободряюще заговорил с ней на знакомом тукумари, и я также добавил несколько слов, она улыбнулась и охотно последовала за старой Мартой.

Затем отец Бенедикто задумчиво предположил, что мне тоже нужна подходящая одежда, и, позвав мальчика-метиса, он приказал ему предоставить все, что мне может понадобиться. Мыло, бритье и чистая одежда, хотя это была всего лишь грубая местная одежда из хлопка, превратили меня в нового человека, и когда я вошел в прохладную беседку, отец Бенедикто издал возглас изумления при виде моей изменившейся внешности. Когда я вошел, он ходил взад-вперед с озадаченным, обеспокоенным выражением лица. Затем, быстро оправившись от своего первого удивления моим превращением, он подошел и положил руку мне на плечо.

Его поведение и выражение лица вызвали у меня предчувствие чего-то плохого, и мое сердце упало при мысли, что это должно быть связано с Меримой. И его первые слова убедили меня, что мои опасения оправдались.

– Сын мой, – храбро сказал он, – я боюсь, что у тебя не будет возможности удочерить девушку – по крайней мере, в настоящее время. Я сделал…

– Это невозможно? – воскликнул я. – Почему нет? Если речь идет о деньгах, то у меня есть богатство и большое – золото и изумруды. Если ваш Дон Рамон…

Он поднял руку и улыбнулся.

– Нет, – сказал он, прерывая мои слова. – Это не вопрос денег, как вы думаете. Мерима, паторади, вы могли бы усыновить ребенка в полном соответствии с законами в течение часа. Но эта девушка не индианка.

– Как не индианка! – ахнул я. – Чепуха! Конечно, она индианка, альбинос или, возможно, частично альбинос, но все равно индианка.

Отец Бенедикто улыбнулся и покачал своей седой головой.

– Я тоже так думал еще несколько минут назад, – сказал он. – Но индейцы, даже паторадис, не делают прививок, а на девочке есть отметина прививки. Кто она такая, я не знаю, но в том, что она белая, а не индианка, я уверен.

Я откинулся на спинку стула, совершенно ошеломленный, недоверчивый и не верящий своим ушам.

– Но, но, – запинаясь, пробормотал я, – если она не индианка, если она белая, как… что…

– Если вы сомневаетесь в этом, вот еще одно доказательство, – объявил брат Бенедикто.

– Старая Марта нашла его среди дикарских украшений, которые носила девушка!

Говоря это, он протянул мне маленькую золотую безделушку, крошечный потертый медальон, безошибочный образец мастерства цивилизованного человека.

Мгновение я тупо смотрел на эту вещь, а затем с моих губ сорвался невольный крик, и я уставился на украшение зачарованными, неверящими глазами. Дрожа, разрываясь между надеждами и страхами, я нажал на потайную пружину, и задняя часть медальона открылась. Слезы наполнили мои глаза. Я внезапно почувствовал слабость, глядя, как человек в трансе, на то, что открылось. Это было невозможно, совершенно невероятно, но это правда. В медальоне, выцветшем и покрытом пятнами, был портрет светловолосого голубоглазого ребенка – портрет моей давно потерянной дочери, моей малышки Рут!

Переполненный эмоциями, неспособный осознать ошеломляющую истину, боясь доверять своим чувствам, я сидел там, мои глаза были прикованы к миниатюре в медальоне, слезы текли по моим щекам, пока добрый священник не привел меня в чувства, нежно положив руку на мою склоненную голову.

– О, Боже! – застонал я. – Неужели это правда? Может ли Мерима быть моей собственной дочерью? Как я могу быть уверен?

– Возможно, было совершено еще одно чудо, – сказал отец Бенедикто благоговейным тоном. – Не было ли у вашей дочери никаких примечательных знаков, родимых пятен, родинок, что-нибудь, по чему вы могли бы узнать ее вне всякого сомнения?

На короткое мгновение я собрал свои разрозненные чувства воедино и глубоко задумался. Затем, как я вспомнил, с моих губ сорвался крик радости.

– Да, – воскликнул я, – крошечное родимое пятнышко, похожее на розовый полумесяц, на затылке. О…

Но отец Бенедикто поспешил покинуть комнату прежде, чем я закончил фразу.

Через мгновение он появился снова, ведя Мериму за руку. Но не ту Мериме, которую я знал. Вместо этого я увидел восхитительно красивую девушку, чья привлекательность скорее усиливалась, чем уменьшалась из-за дешевого ситцевого платья, которое она носила. С мерцающими глазами и счастливой улыбкой священник привлек ее ко мне, когда Мерима, не узнав меня поначалу, испуганно попятилась.

– Сын мой, возблагодари Бога за то, что произошло еще одно чудо, – воскликнул отец Бенедикто, крестясь. – Девушка – твоя плоть и кровь, твоя дочь, которую никто не может оспорить. Посмотрите сами. Метка есть.

Рыдая от радости, что-то бессвязно бормоча, я обнял Мериму и на ломаном английском, испанском и тукумари попытался сказать ей, что она моя собственная, давно потерянная дочь.