Журнал «Если» - «Если», 2004 № 02 Страница 29

Скрючившись в три погибели, бородатый и грязный, воняющий рвотой и потом, он опять попытался сесть. Оперся с усилием левой рукой о землю, напряг ее так, чтобы она не дрожала, и ухватился за куст. Поднял правую руку, дотянулся до ствола дерева и стал подниматься на ноги. Голова кружилась, рот был наполнен желчной горечью. Он сплюнул, и тягучая слюна повисла на его бороде.

— Споемте, друзья, — сказал он. — Воспоем жизнь, любовь и вино!

В голове у него сверкало семь солнц, и еще два светили снаружи. Одно из них было апельсинового цвета, и на него можно было смотреть, не щурясь.

— Я хочу костюм, — сказал он. — Тот, что на мне, уже превратился в лохмотья. Новый костюм зеленого бархата. Да-да, именно зеленый… И высокие сапоги. И еще — трость и рубашку. И виски в пивной кружке.

Однако он был слишком далеко от фиолетовых пятен, и у него недоставало сил идти.

Фасад дома был из серого камня. Сам дом будто вырастал из горы, и внутри него имелись нескончаемые коридоры, в которые никогда не проникал свет. Залы для трофеев пустовали: на вершине горы Охотники жарили мясо оленей. Залы, в которых иногда заседали Судьи, были увешаны черными коврами. Всюду почти всегда царила тишина, и окна оставались закрытыми на протяжении всего дня. Пыточная камера располагалась в подвале, и Леванууса со связанными за спиной руками вели туда.

— До посадки еще часов десять, — сказал Капитан.

Леонидас Теренсио Сесслер подумал, что на протяжении всего полета было произнесено слишком много слов и что в дальнейшем, видимо, их будет сказано еще больше. Было слишком много споров, ссор, криков, распоряжений, извинений и объяснений, рекомендаций и предположений, бесконечных пересказов одних и тех же анекдотов, жалостливых изложений своей биографии, нотаций на темы морали. Последние являлись составной частью должностных обязанностей Сесслера. Вообще-то он не любил читать мораль своим товарищам и всячески пытался смягчить то, что, как он знал, будет воспринято другими с известной долей цинизма. Однако неизменным следствием непостижимого процесса превращения мыслей в слова становилось то, что он все-таки читал мораль всему экипажу. Именно поэтому Сесслер пришел к выводу, что сама по себе человеческая речь — либо чудовищная ошибка, либо мрачная шутка Создателя.

— Нам следовало бы отказаться от слов и общаться с помощью музыки, — заявил он.

Капитан недоверчиво улыбнулся, по-птичьи склонив голову к плечу.

— Я имею в виду не только нас с вами, но и всех людей вообще, — пояснил Сесслер.

— Мой дорогой доктор, — оживился инженер Саван. — По-вашему, сейчас мы должны были бы воспроизводить голосом триумфальный марш?

— Вот именно.

— А разве это не то же самое, что крики: «Браво! Браво! Ура-ура!»?

— Конечно, нет.

— Двенадцати нот явно недостаточно, — неожиданно вмешался в разговор Рейдт-младший.

— А двадцати восьми знаков слишком много, — возразил Лео Сесслер.

— Лучше пейте кофе, — посоветовал Капитан.

В одиннадцать по полетному времени они совершили посадку в Пустыне Пума. На самом деле это была не пустыня, а равнина, покрытая пожелтевшими травами.

— Печальный пейзаж, — прокомментировал Лео Сесслер.

— Десять часов пятьдесят четыре минуты, — произнес за его спиной кто-то из экипажа. — Этой ночью я почти глаз не сомкнул.

— А кто из нас спал? — откликнулся другой.

Ложная пустыня простиралась перед ними, и ее края поднимались к горизонту, словно бортики большой суповой тарелки. Люди облачались в белые костюмы, натягивая прочные перчатки сложной конструкции и сапоги до бедер — снаряжение для высадки. Лео Сесслер нацепил на нос очки, а поверх очков — предписанные инструкцией защитные заслонки: нелепые меры предосторожности.

Саван насвистывал какую-то мелодию.

— Когда будете готовы, — скомандовал Капитан, который всегда одевался быстрее всех, — сбор в выходном шлюзе.

И открыл дверь рубки.

— Что бы вы предпочли, Саван: умереть или ослепнуть? — осведомился Сесслер.

— Что вы имеете в виду? — уже от двери спросил Капитан.

— Тут два солнца, — проинформировал Сесслер.

— Не бойтесь, — успокоил его Капитан. — Рейдт-младший знает толк в своем деле.

И закрыл дверь.

Рейдт-младший покраснел и нарочно уронил перчатку, чтобы, наклонившись, скрыть свое лицо от остальных.

— Лучше уж умереть, — сказал Саван.

Бонифаций Соломейский выгнул спину дугой и зашипел.

— В чем дело? — спросил сеньор Вантедур.

Внизу лаяли псы.

Теофилус получил сообщение о том, что снижение корабля проходит благополучно. В душе его зародилась надежда на то, что все будет хорошо, но она тут же исчезла, сменившись предчувствием опасности. Однако скорее по инерции, чем из любопытства он продолжал поддерживать связь с маэстро Астрономом. В результате удалось засечь место падения или посадки той «летающей штуки», о которой его предупреждали приборы. Хотя его не прельщала идея отправляться в путь не выспавшись, он потребовал, чтобы его соединили с маэстро Штурманом.

— И выключите музыку!

Клавесины умолкли на середине тринадцатой сонаты.

Всадник ворвался бешеным галопом в парадный двор. Сеньор Вантедур поднялся с кровати, набросил на плечи накидку и вышел на балкон. Человек внизу что-то кричал. Он прибыл с наблюдательных башен и указывал рукой куда-то на запад.

— Только после завтрака, — сказал сеньор Вантедур.

В доме не было никого, кто мог бы его услышать, за исключением Бонифация Саломейского, который молча согласился с хозяином.

Карита Дульче лизал влажные стенки своей колыбели, а голый Левануус, привязанный к дыбе, смотрел на палача, который ждал распоряжений.

Опершись на трость, человек в костюме зеленого бархата отошел от фиолетового пятна, мурлыча песенку. В руке он нес кубок. Солнце сверкало на хрустале и на жемчужных запонках сорочки. Он чувствовал покой в душе. Счастье было таким достижимым!

На землю спустились восемь человек: Капитан, Лео Сесслер, инженер Саван, второй радист и еще четыре члена экипажа. У всех было при себе легкое вооружение, но только Сесслер испытывал по этому поводу дискомфорт.

Саван задрал голову, чтобы взглянуть на небо, и сказал через маску голосом, искаженным динамиками:

— Рейдт-младший был прав. По крайней мере, одно из этих светил безобидно. Посмотрите-ка наверх, доктор.

— Нет уж, спасибо. Лучше я сделаю это потом, непроизвольно. Солнце всегда внушало мне некоторые опасения. А теперь представьте, как я себя чувствую, когда их целых два.