Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Том 2. На пути к забвению Страница 29

Ничего из всего предыдущего.

В глазах Птицы Смерти сияли звезды, и в ночном полете она бросала тень на луну.

Натан Стек воздел руки, и воздух вокруг них остался недвижим, пока дворец падал в прах.

— Теперь ты узнал все, что было здесь узнавать, — сказал Змей, припадая на одно колено, будто поклоняясь, хотя не было никого, кому поклоняться, кроме Натана Стека.

— И он всегда был безумен?

— С первого дня.

— Тогда безумны были те, кто отдал ему наш мир, и безумен был твой народ, что дозволил этому быть.

Змей не ответил.

— Наверное, так и должно было быть, — сказал Стек.

Он нагнулся и поднял Змея на ноги. Коснулся гладкой головы тенеподобного и произнес:

— Друг.

Раса Змея не знает слез. Он сказал:

— Этого слова я ждал дольше, чем ты можешь себе представить.

— Мне жаль, что дело пришло к концу.

— Наверное, так и должно было быть.

Взвихрился воздух, вспыхнули искры в разрушенном дворце, и хозяин горы, хозяин поверженной в руины Земли явился перед ними в виде горящего куста.

— СНОВА, ЗМЕИ? СНОВА ДОКУЧАЕШЬ ТЫ МНЕ?

— Время игрушек миновало.

— НАТАНА СТЕКА ПРИВЕЛ ТЫ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ? КОГДА МИНУЕТ ВРЕМЯ, СКАЖУ Я. Я, КОТОРЫЙ ГОВОРИЛ ВСЕГДА. — И к Натану Стеку: — УХОДИ. НАЙДИ СЕБЕ НОРУ И ПРЯЧЬСЯ, ПОКАЯ НЕ ПРИДУ ЗА ТОБОЙ.

На горящий куст Стек не обратил внимания. Он махнул рукой, и исчез конический щит, под которым они стояли.

— Сначала мы его найдем, а там я знаю, что делать.

В ночном ветре выпустила когти Птица Смерти и скользнула сквозь пустоту вниз, к пепелищу Земли.

Когда-то Натан болел осложненной пневмонией. Он лежал на операционном столе, и хирург сделал ему маленький разрез грудной стенки. Если бы он не был таким упрямым и не работал круглые сутки, пневмония никогда бы не перешла в эмпиему и он не попал бы под нож хирурга, пусть даже для такой безопасной операции, как торакотомия. Но он был из рода Стеков и потому лежал сейчас на операционном столе с вдвинутой в грудь резиновой трубкой для отсоса гноя из плевральной полости и услышал, как кто-то произнес его имя:

— НАТАН СТЕК.

Голос донесся откуда-то из дальнего далека, через арктические просторы, и отдавался и отдавался незатихающим эхом в бесконечных коридорах, пока резал нож.

— НАТАН СТЕК.

Он вспомнил Лилит и ее волосы цвета темного вина.

Вспомнил, как несколько часов умирал под сводом пещеры, пока его товарищи по охоте рвали на части то, что еще осталось от медведя, не обращая внимания на стоны раненого. Вспомнил арбалетную стрелу, пробившую кольчугу и грудь, когда он погиб под Азенкуром. Вспомнил, как сомкнулись над перевернувшейся плоскодонкой ледяные воды Огайо, а друзья не сразу заметили, что его нет. Вспомнил, как выедал легкие горчичный газ под Верденом и как он безуспешно пытался доползти до какого-то сельского дома. Вспомнил, как глядел прямо на вспышку бомбы и чувствовал, как сгорает лицо. Вспомнил, как пришел к нему в кабинет Змей и вылущил его из тела, будто зерно из мякины. Вспомнил, как спал четверть миллиона лет в сердце Земли.

Через мертвые столетия доносился голос матери, умоляющий отпустить ее, избавить от боли. "Сделай укол". Ее голос сливался с голосом Земли, плачущей от невыносимой боли в изодранном теле, в забитых пылью артериях рек, на круглых холмах и зеленых полях, покрытых оплавленным шлаком и пепелищами. Голос матери и голос Земли стали едины и слились в голосе Змея, а тот шептал, что Стек — последний человек на свете и только он может положить конец смертельной болезни, которою болеет Земля.

Сделай укол. Облегчи участь несчастной Земли.

Натан Стек был защищен обретенной мощью. Мощью, превышавшей власть богов или Змеев, или сумасшедших создателей, втыкающих иглы в свои создания, ломающих свои игрушки.

— ТЫ НЕ СМЕЕШЬ. Я НЕ ПОЗВОЛЯЮ ТЕБЕ.

Натан Стек обошел горящий куст, гудящий и потрескивающий в бессильной ярости, и поглядел на него чуть ли не с жалостью, вспомнив волшебника из страны Оз, парящую среди туманов и молний огромную зловещую голову и маленького человечка за сценой, создающего эти спецэффекты поворотами рычажков. Он оставил спецэффекты в стороне, зная, что его собственная сила намного превосходит силу бедного создания, угнетавшего всю его расу еще до того, как у него отобрали Лилит.

Он шел на поиски безумца, что стал писать свое имя с большой буквы.

Заратустра одиноко спускался с гор, не встречая никого.

Но лишь углубился он в лес, сразу встал перед ним старый человек, вышедший из своего святого жилища в лес на поиски кореньев. И так сказал старик Заратустре:

— Не незнакомец мне сей путник: много лет назад проходил он этою дорогою. Заратустра было имя его, но изменился он. Тогда нес ты пепел свой в горы, неужто несешь ты сейчас огонь свой в долины? Не боишься ли ты быть казненным как поджигатель?

Изменился Заратустра, стал Заратустра дитятей; Заратустра пробужденный, что делать ему среди спящих? Одиноко жил ты на море, и море носило тебя. Увы тебе, зачем вышел ты на берег? Увы тебе, не будешь ли ты вновь нести плоть свою?

И ответил Заратустра:

— Я люблю человека.

— Зачем, — спросил его святой, — удалился я в лес и пустыню? Не потому ли, что слишком любил человека? И теперь я люблю Бога, а человека не люблю. Слишком несовершенен человек, и любовь человека убила бы меня.

— А что делает святой в лесу? — спросил Заратустра.

И ответил святой:

— Я слагаю песни и пою их, а когда слагаю песни, то смеюсь, и плачу, и напеваю, и тем прославляю я Господа, который есть Бог мой. Но что принес ты в подарок нам?

И Заратустра, услышав эти слова, попрощался со святым и спросил:

— А что мне тебе дать? Ты лучше пусти меня поскорее, пока я не забрал у тебя чего-нибудь.

И они разошлись, мужчина и старик, смеясь, как мальчишки.

Но Заратустра, оставшись один, сказал себе в сердце своем:

"Мыслимое ли дело? Этот святой в лесу еще не слышал, что Бог умер!"

Стек нашел безумного в лесу. Тот был старым и дряхлым, и Стек знал, что одним движением руки он может положить конец этому Богу. Но какой в том был бы смысл? Даже для мести уже слишком поздно. Слишком поздно было с самого начала. И пусть этот старый безумец идет своим путем, бродя по лесу, бормоча себе под нос: "Я НЕ ПОЗВОЛЯЮ", или голосом капризного ребенка: "Я ЕЩЕ НЕ ХОЧУ В КРОВАТКУ. Я ЕЩЕ НЕ НАИГРАЛСЯ".

И Стек вернулся к Змею, который делал свое дело и защищал Стека до тех пор, пока тот не узнал, что у него самого гораздо больше власти, чем у Бога, которому он поклонялся всю историю человечества. Он вернулся к Змею, и их руки наконец скрепили дружбу рукопожатием.