Колин Оукли - Почти касаясь Страница 3

Но я точно знаю, что я не хотела ехать, я никуда не хотела выходить последние девять лет. Но если бы я сказала об этом, меня сочли бы ужасным человеком. Что за человек вообще способен не прийти на похороны матери?

А еще я знаю, возможно, мамин «понтиак», простоявший девять лет на подъездной дорожке, просто не проедет столько.

Я глотала воздух, надеясь, что Ленни не услышит, как тяжело мне дышать.

Наконец я ответила:

– Тебе не нужно присылать шофера. Я разберусь со всем.

Тишина.

– Начало в десять утра. Я пришлю тебе адрес по электронной почте.

И тут я почувствовала, как начало расти напряжение между нами: как в его голосе возникли металлические нотки, будто бы он сидел на совещании, а не обсуждал умершую жену с падчерицей, которая никогда не была ему нужна.

– Я знаю, что сейчас, возможно, неподходящий момент, но я бы хотел, чтобы ты знала, твоя мать оставила тебе дом, целиком и полностью – я выплатил остаток по твоей ипотеке, все документы я тебе перешлю. Машина тоже твоя, если она все еще у тебя. Но, э-м-м-м-м, чеки, которые она тебе присылала… Думаю, что мне стоит тебе сказать, я не собираюсь продолжать эту традицию, так что тебе придется… что-то придумать.

Мои щеки залились краской при упоминании о содержании, и я еле подавила порыв положить трубку. Я чувствовала себя неудачницей. Как те тридцатилетние мужики, которые живут в подвале дома своих родителей, которым мамы все еще стирают белье и срезают корочку с хлеба. Думаю, в каком-то смысле мы похожи.

Первый чек пришел через неделю после маминого отъезда.

Я положила его на кухонный стол, и каждый раз, когда проходила мимо, он мозолил мне глаза. Мне страшно хотелось его выкинуть. Может, мама и хотела жить за счет Ленни до конца жизни, но я нет.

А потом пришел счет за электричество. А потом – за воду. А потом – ипотека.

Я обналичила чек.

Мне было восемнадцать, у меня не было работы, и я пыталась понять, что же мне делать со своей жизнью. Разумеется, надо бы поступить в колледж и устроиться на работу. Так что я поклялась себе, что это было в первый и последний раз. Что я больше не возьму деньги.

Когда пришел следующий чек, тремя неделями позднее, у меня все еще не было работы, но мне не хотелось выходить из дома и обналичивать чек, так что я думала, на этом все и закончится. Но вот, оторвавшись от напряженной игры в «Bejeweled»[2], я быстро прошерстила интернет и выяснила, что можно просто отправить чек в банк, и деньги волшебным образом окажутся у меня на счету. А потом, когда я вернулась к щелканью по разноцветным драгоценным камушкам и смотрела, как они умиротворяюще исчезают, я задумалась, что еще я могу делать, не выходя из дома.

Оказалось, что много всего.

Это превратилось в своего рода игру – что я могу добыть, сидя в пижаме.

Продукты? Доставка из магазина.

Колледж? Я получила степень за восемнадцать месяцев на одном из этих онлайн-ресурсов. Не уверена, что она котируется, но клочок бумаги, который они прислали, выглядит вполне официально. Мне захотелось продолжить, получить степень магистра, может, и доктора, но цена в четыреста долларов за зачетный час истощала мой и без того скромный бюджет, так что я записалась на несколько курсов, которые проводит Гарвард каждый семестр. Бесплатно. И зачем эти умники платят сотни тысяч долларов за Лигу плюща?

Стоматолог? Зубная нить и чистка зубов каждый раз после еды. У меня не бывало зубной боли, за что я благодарила свою привычку ухаживать за зубами. И я уже начала думать, что стоматология – это миф.

Сосед как-то оставил мне записку на двери, предупреждая о том, что трава выросла уже неприлично высоко и что мне стоит ее скосить ради сохранения «цельности» впечатления от нашего квартала. Я позвонила в компанию, которая занимается обустройством территории, и попросила приходить раз в месяц. Чек я им оставляла под ковриком на крыльце.

Вывоз мусора оказался задачкой посложнее. Я не могла придумать, как же мне доносить мешки до обочины, не выходя из дома. Не то чтобы я не могла этого делать, просто теперь мне не хотелось. Это было последним кусочком мозаики. Я не горжусь своим поступком, но я позвонила в городскую службу уборки мусора и сказала им, что я инвалид. Мне ответили, что, если я смогу класть мусор в бак у задней двери, уборщики будут заходить и забирать его каждый четверг, утром. И я почувствовала трепет гордости за свой блестящий обман.

Прошло полгода. Затем год. И бывало время, когда я удивлялась, неужели все так и будет. Что, я так и проживу жизнь, никогда больше ни с кем лично и не общаясь? Но чаще всего я просыпалась каждое утро и жила, как все остальные, – не думая о жизни в целом, просто делала задания для курсов, готовила ужин, смотрела новости, а потом просыпалась и делала все это опять. В этом смысле, думаю, я не слишком отличалась от всех остальных.

И хоть моя мать и звонила мне периодически: пожаловаться на погоду, грубого официанта, плохой конец сериала или похвалиться очередным из многих путешествий с Ленни, или пригласить меня в гости на праздники (она знала, что я не приеду), мы никогда не обсуждали деньги, которые она мне присылала. Мне было стыдно их брать, но я убедила себя, что заслужила их за то, что она была такой фиговой эгоистичной мамашей.

Но я никогда не думала, что это продлится так долго.

– Я знаю о твоем состоянии, но я никогда не понимал, зачем…

– Я понимаю, – ответила я, сгорая от унижения.

Но к стыду еще примешивалась злость – злость на то, что моя мать не оставила мне денег, а только дом и машину (но я понимала, что это неблагодарно с моей стороны), хотя я осознавала, что технически – это деньги Ленни. Или, может, я злилась на себя, потому что стала такой зависимой от этих ежемесячных чеков. Или я злилась вовсе не из-за денег. Может, я злилась потому, что так ни разу и не поехала к ней в гости. И ни разу не пригласила ее. Забавно, когда кто-то умирает, мы тут же прощаем им все, например то, как меня изматывали беседы с ней по телефону, настолько, что я не хотела видеть ее вживую. Но теперь… теперь уже слишком поздно.

– Ну, что ж, – сказал Ленни.

Нам больше нечего было обсуждать, так что я ждала, когда он попрощается. Но пауза затянулась, и я уже было подумала, что он положил трубку, а я не заметила.

– Ленни? – спрашиваю я в тот же момент, когда он начинает говорить.

– Джубили, твоя мама очень… Ну, ты знаешь. – Голос снова его подвел.

Я не знала. Моя мама очень что? Очень любила тесные блузки? Очень много курила? Была очень невыносима в быту? Я долго-долго держала трубку, надеясь, что он все же договорит. Что это как-то уже попало в эфир и вот-вот материализуется. И когда я поняла, что этого не произойдет, выпустила трубку из руки, и она упала на пол возле меня.

Прошли минуты. Может, часы. Но я не сдвинулась с места, даже когда из трубки стали доноситься гудки.

Моя мать умерла.

Я оглядела кухню в поисках отличий, сравнивая до и после. Я загадала, если найду хоть одно, это будет свидетельством, что, может, я попала в какую-то параллельную вселенную. Может, в другой, настоящей, мама жива. Или я слишком много раз читала «1Q84». Я глубоко вздохнула, и к глазам подступили слезы. Обычно я не показывала чувств, но сегодня просто сидела и плакала.

В отшельничестве были свои плюсы. Так, у меня уходило всего шесть минут на то, чтобы помыть одну тарелку, кружку и вилку, которые я использовала каждый день (да, я засекала). И никто меня не бесил пустыми разговорами. Мне не нужно было кивать и улыбаться, когда кто-то говорил, что сегодня, может, будет дождь, и бубнил какую-то глупость вроде того, что травке это понравится. В общем-то, мне не нужно было волноваться по поводу погоды. Идет дождь? Да какая разница! Я все равно не выходила из дома. Но и минусы тоже были. Например, глубокой ночью я иногда лежала и слушала, как тихо на улице, и думала, может, я последний человек на Земле. Может, там гражданская война, или супергрипп, или зомби-апокалипсис, и мне просто забыли сказать, потому что никто не помнил, что я здесь. В такие ночи я думала о маме. Она бы мне позвонила. Она бы вспомнила. И на меня накатывали теплые волны.

Но ее не стало. И я лежала в кровати, слушала ночь и думала, что теперь обо мне некому вспомнить.

Четверг начинался, как и любой другой день: я спустилась на первый этаж и пожарила глазунью из двух яиц с тостом (хлеб я разрезала на крошечные кусочки, я так делаю после того, как я четыре года назад поперхнулась и чуть не задохнулась) и прочитала за завтраком новости в интернете. Но потом, вместо того, чтобы перейти к следующей лекции в моем курсе в Гарварде (на той неделе была тема лекции «Шекспир, как ни крути: поздние пьесы»), я вынуждена признать, что день намечался необычный.

Мне предстояло выйти из дома.

Мое сердце заколотилось при этой мысли, так что я пыталась отвлечься первостепенной проблемой: мне нечего было надеть на похороны матери. Единственные черные вещи, которые у меня имелись, – это пара тренировочных штанов и толстовка к ним. Не совсем то, что положено надевать на кладбище.