Аспен Матис - Самый безумный из маршрутов Страница 3

В конце каждого лета мы прощались, целуясь с бабушкой Белл и дедушкой Мэлом, уезжали из Колорадо Спрингс. Мерцающие золотые огни меркли, и над нами вырастали черные горы. Мама, папа, Джейкоб и я медленно подъезжали к горам, а затем шли пешком.

Мы проходили через осиновые леса вдоль высоких хребтов и спускались в долину к озерам. Тропинки были венами, а горный пейзаж – телом, необычайно красивым и юным. И это был наш дом, по меньшей мере, на семь чудных дней каждый год.

Отец ловил рыбу. Он стоял посреди ручья в тихом месте за стремниной и все бросал, бросал и бросал леску до тех пор, пока резкая поклевка не подсказывала ему, что у нас будет еда. Тогда он наматывал леску на катушку и говорил: «Отлично. Хорошая форель». Он брал ее посередине и ударял головой о камень. Я протягивала к ней свои теплые ладошки. Рыба еще извивалась и отчаянно билась. Трепыхалась, как подбитая птица.

Она опускалась в мякоть моих маленьких ладоней, мертвая.

За то время, пока я перепрыгивала с камня на камень и поднималась по тропинке, она совсем затихала, а ее глаза выкатывались. Я отдавала ее маме. В ожидании рыбы она уже накрошила ложкой крекеры. Не говоря ни слова о рыбе – так было всегда между нами, когда нам было холодно или слишком жарко, или нам что-нибудь было нужно, – она потрошила ее и обваливала в крошках крекеров.

А затем, под драгоценными камнями Млечного Пути, светившегося в чернеющем небе, она разогревала сковородку над крошечной печкой; масло при этом прыгало и шипело от жара. Я стояла рядом, вдыхая запах жира и остывший от гранитных скал воздух – очень холодный и насыщенный хвоей. Рыбу жарили до золотистого цвета, отец возвращался, а брат умирал с голоду. Он отжимался, лежа на земле.

Мы ели рыбу все вместе. Все наедались. У рыбы всегда была хрустящая корочка, которая легко отслаивалась, иногда из-под нее сочился белый жир. «Мы сами поймали эту еду», – думала я. Мы съедали ее всю – на тарелках оставались только полупрозрачные косточки, очень белые в лунном свете и тонкие, как высушенные вены.

Каждое скопление звезд выглядело, как городские огни в тумане. Слишком много светящихся точек, чтобы их когда-нибудь можно было хорошо разглядеть.

И я тогда думала: «Мы племя, которое собирает ягоды и ловит рыбу».

Наш костер светился языками пламени, они находили новую сосновую ветку и быстро пробегали по ней, как капли чернил в воде; сильный огонь красиво разрастался. Костер трещал и шипел. Обжигал мои белые щеки.

Мои самые лучшие воспоминания об отце связаны с одним из этих летних сезонов в Колорадо. Мне было восемь, может быть, девять лет. Он взял меня – только меня одну – в поездку по Колорадо Спрингс до самых скал. Я никогда раньше не оставалась с ним одна. Мы шли пешком; он впереди, а я за ним.

Мы не разговаривали. Я представляла, что он Уильям Кларк, а я капитан Мериветер Льюис. Я смотрела документальный фильм о них в школе и прочитала несколько красиво иллюстрированных книг, и мне это понравилось. Они открывали новые места, которые до этого никто не видел. Они были профессиональными первооткрывателями, которые должны были изучать новые места по поручению президента; я тоже хотела стать исследователем, когда вырасту и мне придется выбирать профессию. Я сказала об этом папе. Он сказал: «Эврика! Не думаю, что кто-то видел это место, молодой Льюис».

Я торжественно кивнула: «Никто, Кларк. Только мы». Я приставила ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца, и театрально медленно скосила глаза, посмотрела вниз на зеленые футбольные поля в парке, ромбовидную площадку для софтбола и жемчужно-золотистую дикую траву, блестевшую на мягкой полосе поля, освещенной ласковым солнцем. Над нами резко вздымалась красная скала, доходившая до нижних облаков; облака простирались до бесконечности, как мерцающий свет на зыбкой поверхности океана. «Как колоритно! – провозгласила я. – Я буду называть это место Ко-лор-адо!»

Мой отец Кларк громко хлопнул в ладоши: «Ты великолепна! Ты должна это записать, чтобы не забыть».

Я следовала за ним вверх и вниз по горам, объявляя о каждой новой победе, примечая оленью траву и тритонов; мы шли вверх до самых густых облаков, до самого верха Ко-лор-адо Спрингс. С самого верха я увидела вдали зеленое пятно. Зачарованная, я медленно произнесла: «Это райское место». Затем я воскликнула: «Папа, посмотри». Я указала, как могла, на изумрудное пятно, освещенное летним золотым светом.

Он прищурил глаза, приложив ладонь домиком к бровям. Его руки сильно загорели на солнце. «Это просто школа, колледж Колорадо».

Это название ни о чем мне не говорило, ни о хорошем, ни о плохом; я раньше никогда его не слышала. Он начал спускаться назад по пыльной бледно-красной скалистой тропе, а я спросила ему вслед: «Это как Гарвард?»

Но он продолжал идти. Он не отвечал, и мы двигались в молчании. Я спешила за ним вниз по красным скалам. Вскоре я его перегнала и опустилась на камни. «Не поранься, – раздался позади меня голос отца, спешащего ко мне, – пожалуйста».

Изумрудное пятно пропало из виду. Я не забуду его. Я помню, как видела его, похожее на зеленый драгоценный камень.

Когда пришло время задуматься о колледже, я подала заявление лишь в один, тот который выглядел как Эдем во время прогулки с отцом – колледж Колорадо.

Глава 2

Ужасные семена

Десять лет спустя мои родители прилетели из Бостона в Колорадо, чтобы помочь мне устроиться в общежитии.

Поступление в этот колледж стало сражением, которое я выиграла; отец считал, что я могла бы сделать выбор получше. Теперь, сидя на заднем сиденье арендованной машины, я очутилась в другом, бежевом мире Колорадо Спрингс. Вдоль первой линии зданий шли широкие мощеные тротуары, сплошной лентой тянувшиеся вдоль торговых зданий. Это был один огромный участок с чередующимися друг с другом ресторанами «Карлс Джуниор» и «Тако Белл», кредитными агентствами EZ и кофейнями «Старбакс». Улицы были прямыми и широкими. Казалось, что в моду вошло прикреплять американский флажок к антенне автомобиля. Этот незамысловатый красно-бело-синий город стал моим новым домом. При моих-то либеральных взглядах. Это вызывало у меня смех. Я поселилась в многоквартирном доме. Горы были снаружи, где-то за бетонными полями.

Колледж считался оазисом в городе. Студенческий городок был зеленым, затененным деревьями – либеральная творческая школа, ютящаяся среди массы консервативного военного города. За год до моего поступления, по данным «Принстон ревю», наш колледж занимал третье место по употреблению марихуаны в учебных заведениях; трава здесь пользовалась большим успехом, чем спиртное. Студенты были яркими творческими личностями; мы могли обучаться современным танцам и кинопроизводству; у нас были художественные галереи. Школа искусств являлась главной достопримечательностью. «Принстон ревю» характеризовала атмосферу здесь как «интеллектуальную и нейтральную во всех отношениях». Ничего плохого не должно было случиться.

Сидя в моей детской спальне, мама рассказывала мне историю о своих первых днях в колледже, пока я погружалась в сон, – правдивую историю. На второй день первого курса в многолюдной толпе студенческого зала она оказалась притиснутой к стене. Рядом с ней у стены оказался парень. Они посмотрели друг на друга, и он ей что-то сказал. «Это было не столь романтично, как в той сцене „Вестсайдской истории“, когда Мария и Тони увидели друг друга на спортивной площадке», – рассказывала она мне. Иногда она смеялась. «Вероятно, мы говорили о том, откуда приехали. Когда парень сказал, что он из Бронкса, я, вероятно, ответила, что моя мама тоже из Бронкса. Я не помню, танцевали ли мы. Я не помню, когда, да и было ли вообще наше официальное первое свидание», – некоторые моменты этой истории она не запомнила.

Но мама помнит, что они сидели рядом в университетской библиотеке, которая закрывалась в 11 часов вечера, хотя девушки первого курса обязаны были возвращаться в свои комнаты живыми и здоровыми к 10 часам. Мальчикам не позволялось посещать женское общежитие, хотя в определенные часы они могли находиться в общей гостиной. Мама жила в «Кэйпен Хаус» – старом викторианском здании вместе с двадцатью первокурсницами, которых опекала пожилая женщина, вдова профессора. После библиотеки мальчик провожал ее до общежития. Каждый вечер она записывалась о прибытии в журнале и делала отметку о времени прихода.

Мама печатала его работы, она стирала его одежду. Поздно вечером они вместе ходили есть пиццу, иногда ребрышки с рисом в ресторанчике «У Бобо» на Болл-сквер, который находился недалеко и работал допоздна. Иногда она приносила ему еду из столовой, так как его родители не могли позволить себе оплатить обеденную карту. В выходные дни девушки должны были отмечаться о приходе до полуночи. Мама и этот юноша проводили время на крыше библиотеки.

Как-то ночью они были там, наверху, над городом, когда внезапно все огни Бостона погасли. «Мы увидели, как целый освещенный город исчез», – рассказывала она, и во всем мире остались только они одни. Мальчиком был мой отец. Это было кульминацией истории.