Александр Громов - Крылья черепахи Страница 3

По деревянной скрипучей лестнице (одной из двух, и обе винтовые) я поднялся на второй этаж, отпер десятый ном... ну хорошо, десятую комнату, поставил сумку, осмотрелся и остался доволен. В первом приближении Мишка не соврал: в «нормальном» санаторном корпусе в этакую кубатуру впихнули бы двоих, если не троих постояльцев. Мебель – не та, конечно, что стояла здесь при чиновных рылах, но все же добротная. Ковры на стенах – видимо, еще те, порченые молью, потому и избежавшие расхищения. Просторный санузел с душем – в номере. Чего еще желать?

Я вышел в коридор и, опершись на балюстраду, оглядел холл сверху. Телевизор показывал то немногое, что осталось от злополучного островка, а вне телевизионного ящика народу прибавилось. Сухонькая, очень подвижная пожилая женщина, та самая, что высказала предположение насчет прорвавшейся трубы, когда автобус едва не въехал в невесть откуда взявшийся пруд, влекла куда-то чемодан, раскладушку и нахохлившегося мальчишку лет десяти. Поня-а-атно... Юркая старушка выбила в собесе бесплатную путевку в санаторий для поправки ревматизма, а детки тут же подсунули ей внука, дабы бабуля не заскучала в отрыве от родных....

Тут я почувствовал, что мой дедуктивный метод дал сбой. Если через собес, то почему в фешенебельный «Островок»? А, не все ли равно, какое мое дело! Лиц вновь прибывших я сверху не разглядел и заниматься физиономическим анализом не стал.

Вместо этого я вернулся в свой но... тьфу, в свои покои и стал смотреть в окно, выходящее, если я правильно сориентировался, на реку, противоположный берег и прочий ландшафт, все равно невидимый в черноте. Река, похоже, там все-таки была – ущербный огрызок луны вовсю старался заставить заискриться снежную крупу на льду, что ему отчасти и удавалось. Обстановка располагала предаться грезам о тишине и душевном равновесии, в особенности о благодатном душевном равновесии, хотя тишина – вещь, для работы обязательная. Вопреки тому, что было написано в моих бумагах (легкий невроз, общее переутомление), я приехал не отдыхать.

Совершенно не понимаю тех, кто может работать над текстом при шуме, того же Мишку, к примеру. Сам он на «Островке», по собственному признанию, не просыхал все двадцать четыре дня, зато в поезде, прямом и обратном (на круг чуть больше суток), нашлепал повестуху, которая пошла на «ура» в «Современном детективе», а теперь, переработанная в роман, вот-вот выйдет отдельной книгой в серии «Абсолютное убийство». Говорит, будто стук колес что-то там ему навевает – если не врет, конечно. Я так не могу. Мне подавай тишину, письменный стол и розетку, куда можно воткнуть шнур ноутбука. Впрочем, вместо письменного стола вполне сойдет и диван.

Положим, сегодня я работать не собирался, а намеревался осмотреться, согреться да и залечь баиньки, зато завтра прямо с утра...

Спустя минуту я без всякого удивления осознал, что думаю уже о сюжете нового романа, начатого с середины, и о его герое Гордее Михееве, человеке, гасившем звезды. Взглядом. Такая вот у него необычная способность, от которой ему самому тошно. А человек он импульсивный, самоконтроля никакого, к порядку в мыслях не привычен, взглянет на звездное небо не в добром духе – и считайте потери, господа астрономы. Полярную уже погасил. Да что Полярная! Обыкновенный белый гигант, явно не колыбель никакой цивилизации, если я правильно понял детскую астрономическую энциклопедию. Светило чисто эстетического назначения, уже давно практически не используемое в навигации, словом, не велика потеря. Зато как взглянет мой Гордей Михеев в очередной раз на небо, не понравится ему чем-либо некая тусклая звездочка – и привет. Он-то еще понять не успел, что натворило его подсознание, а звезда – пшик – и погасла. Безвозвратно. Зажечь ее вновь Гордею не под силу. А звездочка-то была желтым карликом, вроде Солнца, и вполне могла согревать обитаемые планеты...

И Гордей это понимает. Вспыльчивый, но совестливый. Нравственные муки. И не с кем поделиться отчаянием, разве что с любимой женщиной... Тут тоже пока непонятно, какой она должна быть: преданной герою и в нужную минуту бесстрашной а-ля стандартная героиня американских боевиков – или наоборот, приближенной к «правде жизни», то есть заурядной неумной пустышкой, поначалу высмеивающей Гордея, а потом бегущая от него, как брезгливый ангел от запаха серы, и в конце концов предающая его с потрохами. Вопрос. Пора садиться и гнать текст, а я еще не знаю, что у меня получится, боевик или драма. А тут еще, во-первых, на Землю прибывает маэстро Тутт Итам, замаскированный под человека засланец чужой цивилизации разумных ракошампиньонов, озабоченный энтропийной деятельностью Гордея и настроенный очень решительно, вплоть до испепеления Земли, если понадобится, а во-вторых, Гордей попадает в разработку к нашим родимым спецслужбам, причем сразу к нескольким... и действие начинает напоминать любезный мне детектив, пусть и фантастический...

Мешанина, вяло подумал я. Ирландское рагу с крысой. И тут в дверь постучали.

– Простите, к вам можно?

– Можно, – сказал я, едва ли не обрадовавшись помехе. Еще немного – и я включил бы ноутбук, скорее всего, напрасно. Не было у меня ощущения, что текст сегодня «пойдет». Нет, хватит мыслей о работе. Сегодня – отдых.

– Великодушно извините за вторжение, – расшаркался тот самый мужчина из холла. – Думал, устроитесь – спуститесь вниз, ждал вас, ждал... Я вам не помешаю?

– Нет, отчего же, – дипломатично-настороженно ответил я.

Посуда для коньяка была, конечно, неподходящая – чайные стаканы, ладно еще, тонкостенные, не граненые. Коньяк – далеко не «Наполеон», но керосином не вонял, и на том спасибо. Феликс Ильич Бахвалов наливал на самое донышко, уверяя при этом, что грубые дефекты любого напитка в микродозах не проявляются, зато скрытые достоинства так и норовят обратить на себя благосклонное внимание гурмана. Я не возражал. Он рассказал, как однажды в целях эксперимента растянул на десять дней бутылку портвейна «Кавказ» и получил истинное удовольствие. Я усомнился, и он порекомендовал мне попробовать. Продолжая пить гомеопатическими дозами, мы понизили уровень коньяка в бутылке на две трети, высосали несколько долек лимона, съели полшоколадки и остались на «вы», но он был уже просто Феликсом, а я просто Виталием. Дружелюбие без амикошонства – это я всячески приветствую и одобряю.

А внешность у него была замечательная. Нет, если анфас, то ничего особенного, нормальный русский мужик, но вот если повернуть его в профиль – чисто оживший истукан с острова Пасхи, разве что уши не оттянуты до плеч. Я чуть было не брякнул это вслух, но вовремя поймал себя за язык и подумал, что пьянею. Э нет, это мы пресечем, то есть не пьянство, конечно, пресечем, а хамство. Во избежание.

Перешли на личности – в смысле, кто чем занимается. Феликс заявил, что с первой фразы определил во мне москвича – по акценту. Я насторожился было, но быстро успокоился – в Феликсе не было ни капли провинциального чванства, успешно произрастающему почти повсеместно в противовес реальному или мнимому чванству столичному. Потом я рассказывал ему литературные анекдоты, а он мне медицинские. По-моему, медицинские были смешнее и как-то рельефнее, зримее, что ли. Я запомнил парочку и позднее записал, чтобы не забыть. Пригодятся в работе.

Нет, я не Плюшкин и не сорока-воровка, но позволить хорошей байке или просто талантливой словесной конструкции пропасть без дела выше моих сил. И можете сколько угодно называть меня плагиатором, мне от этого ни жарко, ни холодно. Вот так вот.

Потом мы забыли о гомеопатических дозах, и коньяк быстро кончился. Феликс похвалил висящие на стене оленьи рога и сказал, что у него в комнате к стене привешена кабанья морда. Я полез в баул и добыл бутылку «Смирновской» и баночку маринованных моховиков. Все-таки я был хозяином, и на мне лежала обязанность кормить и поить гостя. Водку Феликс одобрил, сказавши, что его гастриту она не повредит и в этом ее громадное преимущество перед коньяком, но предложил обождать и выйти пока в холл перекурить. Я ответил, что можно курить прямо в но... пардон, в покоях, если открыть форточку. И это решение мы скрепили торжественным пожатием рук, слегка посетовав на бездушие санаторной медицины, не предусмотревшей пепельниц в комнатах. Ведь если человеку, приехавшему лечить нервное расстройство, запретить курить, он же озвереет. Для курильщика курение не роскошь, а способ существования белковых тел, верно я говорю?

Феликс, затянувшись, заметил, что говорю я верно, но не все так думают. Вот, например, Милена Федуловна так не думает... да-да, это та самая дама с собачкой... то есть это племенной производитель Кай Юлий Цезарь, по национальности – бульдог... Если уж она торчит в холле, а по вечерам она всегда там торчит, то непременно выскажет педагогическую нотацию. Что?.. А она и есть учительница. Заслуженная. Русский язык и литература. Еще и завуч, кажется. Больные почки. А тот парень с эндокринными проблемами – Леня. Пофигист и вообще странный. Он ее пару раз до белого каления довел, по-моему, из чистого интереса, теперь она его опасается...