Анатолий Герасимов - Быль. Небыль. Возможно будет Страница 3

С фантиками было проще. Но особое место у нас занимало собирание коробок и пачек от сигарет и папирос. Это была настоящая охота со своими правилами и распределением территории на «сферы влияния». У нас с соседским мальчишкой Виктором маршрут был такой. Вначале мы шли от дома по правой стороне Малой Бронной до Садового кольца. Оттуда до Маяковской площади. Далее – по правой стороне улицы Горького до Тверского бульвара. Пройдя вдоль него, возвращались на свою улицу к дому. Круг, тем самым, замыкался. Добычу мы собирали везде, где видели, но большей частью из урн. Среди «Беломоров», «Казбеков», «Дукатов» попадались красивые коробки от дорогих папирос и сигарет – «Друг», «Тройка», «Пальмира Тольятти», «Герцеговина Флор». Они были редки, а потому наиболее ценны. Ну, а далее, как водится, устраивались «презентации» коллекций, торги, обмены, аукционы. Во время таких походов мы не только смотрели на землю или в урны, но и по сторонам, чтобы не нарваться на конкурентов так, как улица Горького была уже не нашей территорией, а другой школы. Нежелательные встречи грозили окончиться потасовкой на месте, а в худшем случае разборкой между школами. Во время маршрутов мы глазели и на витрины. На Садовой и бульваре не было ничего интересного. Зато на улице Горького всегда поражали огромные красочные витрины и обилие продуктов магазина Грузия. По пути заходили мы и в музей революции, куда пускали бесплатно. Останавливались и перед большущими прозрачными стеклами пивной, что располагалась тогда в доме между Большой Бронной и Тверским бульваром, выходя фасадом на площадь Пушкина. Там за стеклами вокруг мраморных столиков сидели мужчины и пили из больших кружек пенистое пиво. На подносах перед ними высились груды красных раков, которые официанты приносили дюжинами. Стоили они тогда копейки. Однажды, среди посетителей я увидел и своего отца, но ничего не сказал об этом маме.

Памятник Пушкину стоял в то время не там, где сейчас, а напротив, через улицу, в начале Тверского бульвара. Летом там было все, как обычно. Зато зимой разворачивали новогоднюю ярмарку. Устанавливалась высоченная елка, вокруг которой на цепи ходил на задних лапах огромный механический кот. На площади возникал целый городок из расписных дощатых павильонов, балаганов, шатров. Там продавались елочные и обычные игрушки, сладости, выпечка, книги и прочие приятные вещи. Между павильонами протягивали гирлянды разноцветных лампочек, которые вечером притягивали к себе толпы людей. Звучала музыка. Там мы не только обогащались добычей заветных коробок, но и любовались зрелищем, покупали карамельных петушков на палочке, мороженое и мячики на резинке.

Но самым любимым местом у нас оставались Патриаршие пруды или «Патрики», как мы их называли. Рядом с подъездом нашего дома, находилась, как и сейчас, пробирная палата мер и весов, по-нашему «пробирка». Там мы собирались небольшой группой и, если не шли драться с ребятами с соседней улицы, то направлялись на «Патрики». Летом там была лодочная станция и мы, собрав кое-какую мелочь, брали лодки и катались по пруду. На станции нас знали, вели мы себя тихо, поэтому там закрывали глаза на наш возраст и позволяли кататься даже сверх лимита. Зимой пруд превращался в великолепный каток с вечерней подсветкой. Коньков с ботинками у нас тогда не было. Мы шли на каток в валенках, а уже на месте прикручивали к ним коньки веревками, закрепляли закрутку палочками и катались. Коньки были с закрученными вверх носами и назывались «снегурками». Кататься на них было трудновато – приходилось отталкиваться ото льда не «мыском», а «щечкой», да и лезвия были у них очень толстые. Так что скорости – никакой. Позже у меня появились «гаги», а затем и «норвежки». Но на тот период нас вполне устраивало, что есть, и радости это катание приносило немало.

Однако, постепенно, фантики и коробочки стали отходить на второй план. Я стал запоем читать книги про морские путешествия, сражения, пиратов и капитанов дальнего плавания. В это время в зале им. Чайковского шли театрализованные представления «Клуба знаменитых капитанов». Регулярные передачи этого клуба по радио я слушал, но вот, что бы увидеть любимые персонажи живьем на сцене – это было то, что надо. Мама купила мне абонемент на все спектакли, и я, на зависть всем мальчишкам, видел вблизи и Дика Сэнда, и Тартарена, и Мюнхгаузена, и пирата Флинта. Таким образом, я увлекся театром и вскоре пристрастился к нему. Забегая на три-четыре года вперед, хочу сказать, что за это время, вначале с мамой, а затем и один, я пересмотрел все постановки театра оперетты, многие постановки МХАТа, театра Эстрады и ряда других.

Между тем отношения между моими родителями накалялись все больше и больше. Мы с мамой все чаще и на более длительное время уезжали к бабушке.

В 1947 году по линии НКВД их вдвоем командировали на строительство совершенно секретного объекта в город Кыштым Челябинской области. Меня взяли с собой.

Там на берегу большого черного озера развернулась огромная стройка. По периметру вся территория была огорожена тремя рядами колючей проволоки со сторожевыми вышками. Внутри деревянные дома для вольнонаемных, начальная школа, магазин и больница. Место, где непосредственно шло строительство, также было отделено колючей проволокой. Там стояли бараки для заключенных, которые строили объект. Этим объектом, как стало известно много позднее, был крупный атомный центр под особым кодовым названием. Сюда часто приезжал Берия, который курировал эту стройку.

Через некоторое время, когда нас уже перевели отсюда, на объекте произошел, по сути, атомный взрыв, значительно мощнее чернобыльского. Были огромные жертвы, а большое черное озеро на десятки лет стало радиоактивным.

Там в Кыштыме я пошел во второй класс. Но не успел проучиться и полгода, как родителей перебросили на строительство другого подобного центра в г. Саров. Сейчас он известен, как «Арзамас-16», а тогда был небольшим поселком в глухом лесу и строили его тоже заключенные. Учебу я продолжил уже на новом месте.

Мои родители работали в зоне, как вольнонаемные инженеры. Отец – в конторе, а мама – на одном из участков с заключенными. Маму они очень уважали за честность, порядочность и простой нрав. Как-то, они сделали ей подарок—резную деревянную шкатулку, инкрустированную ржаной соломкой. Эта красивая вещица долго хранилась у нас в семье, как память, но, как все на свете, в конце концов, состарилась, рассохла и, наконец, куда-то исчезла. Вообще мою маму уважали и любили везде, где бы она ни работала и с кем бы не соприкасалась. Она была очень общительна, любила шумные и большие компании; параллельно основной, всегда вела общественную работу. Причем занималась этим не по принуждению или из корысти, а по складу характера. Жизнь рано заставила ее стать самостоятельной и уметь постоять за себя. После смерти отца, немного повзрослев, она уехала в Гудермес, чтобы не обременять семью. Там она окончила среднюю школу, специальные курсы и стала учительницей младших классов. Вскоре ее приняли в комсомол, избрали в бюро гудермесского райкома комсомола, а затем на оплачиваемую должность председателя районного бюро юных пионеров. В эти годы по линии бюро комсомола ей приходилось ездить по горным аулам Дагестана, создавать коммуны горцев, а иногда и раскулачивать. Это была очень опасная работа. Многих активистов тогда поубивали, но мама избежала такой судьбы. Затем ей дали комсомольскую путевку для поступления в московский рыбвтуз. Сдав экзамены, она была принята. Вместе с однокурсницей они сняли угол в комнате, где уже проживала семья. В углу за ширмой была одна кровать на двоих и тумбочка. Но девушки не унывали. За какие-то два года мама успела побывать на галерках всех театров Москвы, пересмотрела все концерты. В каникулы студентам выдавали бесплатные железнодорожные билеты на третью (багажную) полку в любой уголок страны в обе стороны. Таким образом, она сумела за время учебы побывать на Байкале, в Средней Азии, на Кавказе. В период учебы была возможность подрабатывать, и мама теперь могла помогать семье материально. Может быть, такая судьба и отразилась на ее отношении к людям, к жизни, сделала из нее жизнерадостную неунывающую оптимистку, которая притягивала к себе людей. Да и время было такое. Время энтузиастов, новаторов, покорителей. Много десятилетий спустя, я написал небольшую поэму на 90-летие со дня ее рождения, в которой есть такие слова:

Шла молодость страны и нашей мамы,Шли вместе, в ногу, не боясь преград.Шли первыми, зализывая раны,Не ноя и не требуя наград.

Но вернемся в зону. В отличии от мамы, ее подругу Марию, знакомую нам еще по Малой Бронной, и которая тоже работала здесь, заключенные просто не переваривали. Поэтому через некоторое время они ее попросту проиграли в карты. Об этом стало известно маме. Она успела предупредить подругу и ту немедленно перевели из зоны. Надо сказать, что мы, мальчишки, не боялись зэков. Близко подходили к заграждению и, если не видела охрана, общались с ними. Мы таскали им хлеб, чай, сахар, иногда табак, которые воровали из дома. В ответ они дарили нам самодельные ножи, острые, как бритва, вырезанные из дерева фигурки и игрушки.