Точка Лагранжа (Сборник) - Бенедиктов Кирилл Станиславович Страница 3

— Я сюда не гулять приехал, — отрезал капитан. — А машина по вашему подвесному мосту проедет?

Ланселот Стиллуотер надул щеки, будто собираясь фыркнуть от смеха, но, будучи джентльменом, сдержался. Ответил бесстрастно:

— Не беспокойтесь, Юрий, эту проблему мы как-нибудь решим.

И неожиданно добавил по-русски:

— Авось!

2

Поместье «Холодная гора» раскинулось у подножия острого как бритва пика, увенчанного голубоватой короной вечных снегов. Место было удивительно живописное — дорога ныряла в рощи апельсиновых деревьев и заросли рододендронов, огибала озера с неправдоподобно прозрачной водой, бежала мимо ослепительно-белых полей хлопчатника. Небо стремительно светлело, грозовые тучи уходили на восток, туда, где за отрогами Кордильеры Бланки раскинулись бескрайние просторы дождевых лесов.

Несмотря на изрядную высоту над уровнем моря, здесь буйно цвели гибискус, пахистахисы и мальвы, окружая старый, выстроенный в колониальном стиле дом бело-розовым облаком. Облако это отражалось в искусственном пруду, живо напомнившем Анненкову парки Гатчины или Царского Села.

Никакой ограды у дома не было — только аккуратно подстриженные колючие кусты, между рядами которых виднелись широкие проходы. Ни малейшего намека не то что на фортификационные сооружения, но даже на скромный палисад. А впрочем, то же самое было и в русских усадьбах, сожженных мужичками в 1917-м. От кого отгораживаться, когда вокруг все свои?

Анненков притормозил и выключил зажигание. По широкой аллее быстрой, подпрыгивающей походкой шел к нему высокий сухопарый человек в белом костюме.

— Юрка! — крикнул он по-русски. — Юрка, кот-обормот, приехал все-таки!

Капитан вылез из «Форда» и пошел ему навстречу, по-медвежьи расставив руки.

— Коля! Сколько ж не виделись, а? Ведь, почитай, лет восемь?

— С Константинополя, Юрка! С самого Золотого Рога! Ты — во Францию, я — в Румынию, так и не встретились больше!

Обнялись. Ник благоухал дорогим французским одеколоном, и Анненкову стало неудобно за свою пропахшую потом и бензиновой гарью куртку.

— Пойдем, Юрка. — Ник небрежно махнул рукой — из кустов, как чертик из табакерки, выскочил маленький смуглый человечек в темно-зеленой форме. — За машину свою не волнуйся, ее в гараж поставят. Ну пойдем, пойдем, нечего на дороге стоять. Сейчас ванну с дороги примешь, переоденешься, и я тебя нашему гранду представлю.

— Вещи мои в машине, — забеспокоился капитан. — Распорядись, чтобы их мне доставили.

— Юрка! Не болтай чепухи! Я уже обо всем позаботился. Два костюма тебе приготовил, деловую тройку и вечерний смокинг, по последней лондонской моде. Примеришь, если что не так, наш портной в два счета подгонит.

— Портной? — изумился Анненков. — Здесь?

— Что ж мы, хуже других? — обиделся его спутник. — Вон, у соседей наших, семьи Эспиноса, даже cinema собственная имеется. Они там новейшие ленты Голливуда крутят — с Валентине, с Гретой Гарбо! Ты ведь, Юрка, думаешь, верно, что мы тут в дикости да запустении живем? А у нас здесь — цивилизация, мон шер.

Анненков незаметно усмехнулся. Николай Александрович Стеллецкий, его старший товарищ по юнкерскому училищу, всегда имел склонность к преувеличениям.

Они вместе воевали на германском фронте, вместе сражались с краснопузыми в Крыму, вместе голодали в богатом и негостеприимном Константинополе. И везде Стеллецкий оставался верен себе — все происходящее вокруг он рассматривал как некий грандиозный спектакль, поставленный исключительно с целью поразить его воображение. Возможно, поэтому он никогда не отчаивался, считая уныние не только смертным грехом, но и черной неблагодарностью по отношению к Великому Режиссеру. В 1923 году, когда Анненков подписал контракт на работу грузчиком на сахарном заводе в Марселе, Ник принял предложение сомнительного авантюриста Шторха и отправился в Бухарест, чтобы войти в состав боевой группы, целью которой была организация вооруженного восстания против власти большевиков. После этого капитан несколько лет ничего не слышал о своем друге; среди эмигрантов во Франции ходили слухи, что Шторх оказался агентом ГПУ и сдал доверившихся ему офицеров чекистам. Однако год назад Анненков, обретавшийся в ту пору в Новом Орлеане, неожиданно получил от Стеллецкого письмо; Ник сообщал, что жив и здоров, служит в армии одной южноамериканской страны в чине полковника, но, поскольку занятие это совершенно неприбыльное, зарабатывает себе на жизнь, охраняя крупного хлопкового плантатора. «Приехал бы, что ли, — писал новоиспеченный полковник, — здесь есть где развернуться, особенно с твоими талантами, пейзажи, опять же, просто великолепны, закаты над океаном поражают воображение! А какие здесь женщины, Юра! Поглядев на них, ты забудешь и француженок, и китаянок! Все гибкие, опасные, как пантеры, а в глазах — черный огонь! Приезжай, не пожалеешь, а я тебя пристрою на какую-нибудь синекуру…»

Судя по обилию почтовых штемпелей, письмо было написано давно и упорно гналось вслед за капитаном по всему свету. Анненков перечитал его дважды и спрятал в небольшую деревянную шкатулку, служившую ему архивом. За то время, пока письмо искало капитана, судьба Стеллецкого могла не раз круто измениться, и Анненков не мог быть уверен, что найдет старого друга по указанному адресу. К тому же у него в кои-то веки появилась приличная работа — он обучал стрелковому делу молодых бездельников из богатых семей Нового Орлеана, — и бросать ее ради призрачной карьеры в далекой Южной Америке было бы неразумно.

Все изменилось одним ненастным осенним вечером. К Анненкову, коротавшему время в баре на набережной, подошел шикарно одетый хлыщ и, затушив сигарету в стоявшем перед капитаном блюдце с оливками, сообщил, что с ним хочет поговорить дон Витторио. Дон Витторио возглавлял один из самых серьезных гангстерских кланов города, и в другое время капитан отнесся бы к этой информации с должным вниманием. К несчастью, в тот вечер Анненков находился в скверном расположении духа, к тому же он очень любил оливки. Дело кончилось тем, что хлыщ, потеряв широкополую шляпу, вылетел из дверей заведения на ярко освещенную набережную. Той же ночью люди дона Витторио подстерегли капитана, возвращавшегося в свою маленькую квартирку на улице Лафайет.

Дон Витторио послал к строптивому русскому четверых бойцов. Все они считались хорошими стрелками и убежденными трезвенниками. Капитан Анненков был одинок и пьян. Спасла его только привычка носить пистолеты в расстегнутых кобурах.

В последовавшей перестрелке двое гангстеров были убиты, еще двое позорно бежали с поля боя, сам же Анненков отделался сквозным ранением икры. Впрочем, скрываться от полиции пришлось именно ему. Он покинул Луизиану, пересек Карибское море и нашел временное пристанище на Ямайке. Там, лежа на кровати в дешевой, кишащей клопами гостинице, он вспомнил про письмо Ника и решил написать ему ответ.

3

— То-то и видно — цивилизация, — усмехнулся капитан. — Единственный приличный мост — и тот взорван. Пришлось перебираться по каким-то висячим лианам…

— Взорвали мост — ерунда! — возразил Стеллецкий. — Отстроим новый. Главное сейчас — не дать этой сволочи укрепиться на нашем берегу реки. Тебе Ланселот уже рассказывал про Инкарри?

— Про индейского вождя? Да, говорил. А я, знаешь ли, тоже встретил тут одного индейца — без руки. Удивительный тип. Натравил на меня каких-то своих разбойников, пришлось пострелять. А потом взял и растаял в воздухе, представляешь?

Стеллецкий неожиданно помрачнел и крепко взял товарища под локоть.

— Юра, ты про этого однорукого лучше пока не упоминай. Постой, а Ланселоту ты о нем успел рассказать?

Анненков пожал плечами.

— Да, но он, кажется, не обратил внимания…

— Это ты с ним еще в покер не играл. Морда каменная, глаза холодные, никогда не поймешь, какая у него карта на руках. Эх, жаль, конечно, что ты так сразу проболтался, но теперь уж ничего не воротишь. Все равно — больше никому про однорукого ни слова, d' accord?[1]