Иван Ефремов - Звездные Корабли. Туманность Андромеды Страница 3

Иван Антонович писал лишь о том, в чем, как ученый, был твердо уверен. В отличие от некоторых своих коллег, считавших, что жизнь, тем более разумная, на Земле возникла в результате невероятного стечения обстоятельств, возможность повторения которых практически равна нулю, он последовательно отстаивал материалистическую идею о единстве процесса эволюции в различных уголках мирового пространства, ведущего, при благоприятных условиях, к возникновению разумной жизни. Уместно вспомнить высказывание Ф. Энгельса по этому поводу: «...материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же, ...с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет — мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время»[3].

Каким же может быть этот высший цвет материи? Будет ли он некоей мыслящей плесенью (по академику Колмогорову), или разумным океаном (по Лему), или вселится в неких осьминогов, или иные. чудовища?

В повести «Звездные Корабли» (1944), представленной в этой книге, Ефремов высказал смелую в то время гипотезу о посещении нашей планеты пришельцами из других звездных миров, достигших космического уровня развития. Но даже не это в повести самое главное. С убедительной силой логики ученый и писатель доказывает, что братья по разуму других миров обязательно должны быть человекоподобными.

Один из главных персонажей «Звездных Кораблей», профессор Шатров (читай: Ефремов), делает вывод: «...форма человека, его облик как мыслящего животного не случаен, он наиболее соответствует организму, обладающему огромным мыслящим мозгом. Между враждебными жизни силами Космоса есть лишь узкие коридоры, которые использует жизнь, и эти коридоры строго определяют ее облик. Поэтому всякое другое мыслящее существо должно обладать многими чертами строения, сходными с человеческими, особенно в черепе».

Ту же идею Ефремов отстаивал и в последующих своих произведениях и научных работах, в частности, в статье «Космос и палеонтология».

Научная фантастика отличается от обычной беллетристики тем, что должна быть не только художественной, но еще и научной, должна стремиться к точным прогнозам, смело высказывая самые дерзкие гипотезы.

Иван Ефремов был убежденным сторонником научной, реалистической фантастики, любое его допущение исходило из угаданного им развития уже существующего зерна знаний. Сказочная фантастика была чужда Ефремову, но он признавал, что привлечение в повествование сверхъестественных персонажей вполне допустимо и, если это оправдано замыслом, может способствовать литературным удачам. В беседах со мной он нередко вспоминал М. Булгакова.

Ефремов умел предвидеть многое, понимая тенденции развития науки и техники. Он ценил Жюля Верна, который впервые ввел в литературу героя-техника, строя сюжет на применении технических. новшеств.

Фантазия — качество величайшей ценности. Фантазия — это способность представить то, чего еще нет. Фантазией владеет ученый на пороге открытия; фантазией окрылен конструктор, создающий в уме будущую, никогда не существовавшую прежде машину; фантазия вдохновляет поэта и художника. Но она же лежит в основе мифов и различных религий. Словом, она — то острое оружие, которое в разных руках может служить прямо противоположным целям.

И когда фантастика служит не просто развлечением или отвлечением от действительности, а поднимается до уровня прекрасной Мечты, увлекающей читателя, зовущей его в беспредельный мир знаний, тогда она выполняет свою главную задачу!

И Ефремов умел превращать свою фантазию в Мечту, не только живописуя далекое будущее, но и говоря о сегодняшнем дне, и, что, казалось бы, удивительно, углубляясь в далекое прошлое («На краю Ойкумены», «Путешествие Баурджеда» и, наконец, «Тайс Афинская»). В этих историко-фантастических повестях и романах он выразил через обаятельные образы героев свою мечту о Человеке — благородном, сильном, умном и добром.

Помню, как Иван Антонович возмущался, когда слышал раболепствующие перед достижениями современной науки возгласы, что «действительность обогнала мечту». Этого никогда не может быть, утверждал он. Действительность способна обогнать лишь вчерашнюю мечту, которая сегодня высвечивает новые дали. Мечту нельзя обогнать, как не опередить человеку собственной протянутой вперед руки.

И мечта Ивана Ефремова живет в его книгах, переселяется в сердца читателей и ведет вперед к горизонтам, увиденным в своем озарении писателем, ученым, художником и мыслителем.

Александр Казанцев

Звездные корабли

Повесть

 Глава первая

У порога открытия

— Когда вы приехали, Алексей Петрович? Тут много людей вас спрашивали.

— Сегодня. Но для всех меня еще нет. И закройте, пожалуйста, окно в первой комнате.

Вошедший снял старый военный плащ, вытер платком лицо, пригладил свои легкие светлые волосы, сильно поредевшие на темени, сел в кресло, закурил, опять встал и начал ходить по комнате, загроможденной шкафами и столами.

— Неужели возможно? — подумал он вслух.

Подошел к одному из шкафов, с усилием распахнул высокую дубовую дверцу. Белые поперечины лотков выглянули из темной глубины шкафа. На одном лотке стояла кубическая коробка из желтого блестящего, твердого, как кость, картона. Поперек грани куба, обращенной к дверце, проходила наклейка серой бумаги, покрытая черными китайскими иероглифами. Кружки почтовых штемпелей были разбросаны по поверхности коробки.

Длинные бледные пальцы человека коснулись картона.

— Тао Ли, неизвестный друг! Пришло время действовать!

Тихо закрыв дверцы шкафа, профессор Шатров взял потертый портфель, извлек из него поврежденную сыростью тетрадь в сером гранитолевом переплете. Осторожно разделяя слипшиеся листы, профессор просматривал через увеличительное стекло ряды цифр и время от времени делал какие-то вычисления в большом блокноте.

Груда окурков и горелых спичек росла в пепельнице; воздух в кабинете посинел от табачного дыма.

Необычайно ясные глаза Шатрова блестели под густыми бровями. Высокий лоб мыслителя, квадратные челюсти и резко очерченные ноздри усиливали общее впечатление незаурядной умственной силы, придавая профессору черты фанатика.

Наконец ученый отодвинул тетрадь.

— Да, семьдесят миллионов лет! Семьдесят миллионов! Ок! — Шатров сделал рукой резкий жест, как бы протыкая что-то перед собой, оглянулся, хитро прищурился и снова громко сказал: — Семьдесят миллионов!.. Только не бояться!