Кирилл Кудряшов - Черное безмолвие Страница 3

Я рывком распахиваю дверь, и в кабину тут же врывается волна холодного воздуха, приносящая с собой рой маленьких снежинок. Совершенно некстати мне вспоминается, как в детстве я радовалась первому снегу… Как ловила на свою маленькую ладошку невесомые снежинки, и слизывала их, ощущая приятный холодок на языке. Тридцать пять лет назад… В годы, когда я считала, что дедушка Ленин жил, жив и будет жить, что Советский Союз так и останется единым и нерушимым, и что ядерное оружие, в избытке «ковавшееся» на наших заводах — всего лишь сдерживающий фактор, и что оно никогда не будет использовано. Впрочем, в детстве я и знать не знала таких слов, как «сдерживающий фактор», и все мысли, что мелькают сейчас в моей голове, укладывались во всего одну строчку из песенки.

«Пусть всегда будет солнце…»

Уже много позже, лет через пятнадцать после тех памятных снежинок на моем языке, я узнала и другую песенку:

В глубокой шахте, который год,Таится чудище — змей!Стальные нервы, стальная плоть,Стальная хватка когтей.

Он копит силы, лениво ждет,Направив в небо радар.Одна ошибка, случайный взлет,И неизбежен удар!

А еще десять лет спустя я узнала, что удар и в самом деле неизбежен. Был ли взлет первой ядерной ракеты случайным — я не знаю, но песня сбылась на все сто…

Все, во что ты навеки влюбленУничтожит разом,Тысячеглавый убийца-дракон.Должен быть повержен он…

Я встряхиваю головой, отгоняя навязчивые строки и воспоминания из детства. Что со мной? Уж не вздумала ли вся жизнь промелькнуть перед моими глазами, словно перед… Нет, не стоит упоминать ее имя, не то накличешь беду. В конце концов, быть может это всего лишь заблудившийся человек, отбившийся от своей колонны, или пришедший из бункера. Да и вообще, не из таких передряг выбиралась. Вспомнить, хотя бы, ту же бойню в «тройке», или то, как в лесу, на охоте, на меня напала стая волков…. Справимся.

Поддавшись внезапному порыву я вытягиваю вперед руку и, поймав на нее несколько снежинок, отправляю их в рот, наслаждаясь легким холодком, поселившимся на языке.

Оборачиваю, чтобы последний раз взглянуть на моего Бомбодела. Моя задача — доставить его на завод, и я сделаю это, даже если придется лечь здесь костьми. И пускай Сырецкий сколько его душе угодно уверяет меня, что жизнь бегуна бесценна, и я не имею права рисковать собой. Жизнь — моя, и мне решать, что с ней делать. Сейчас я хочу спасти этого паренька. Спасти любой ценой. А вдруг правда он будет тем, или одним из тех, кто прекратит войну? Или вдруг он сумеет пережить ее, и настрогает пяток маленьких, здоровеньких детей, без третьего глаза и пятой конечности? Для меня дети — это что-то из области фантастики. У меня есть Коля, и слава Богу, что я родила его до войны. Теперь с полной уверенностью можно говорить, что родить нормального ребенка мне не светит.… Пусть радиация и не убивает нас, бегунов, по крайней мере так, как обычных людей, но все же оказывает определенное действие на организм. И мутаций в нашем роду будет несравненно больше, чем в роду обычного человека. В тысячи раз больше!

— Удачи, Антон. — говорю я. — И да поможет тебе Бог.

— И да поможет вам Бог. — словно эхо откликается он. Вера — вот единственное, что у нас осталось.

Я спрыгиваю на снег, захлопнув за собой обитую свинцом дверь грузовика, и тут же начинаю отчетливо ощущать, как в меня вонзаются сотни тысяч мельчайших гамма квантов. Радиация… То, что убивает меня, но в то же время дает мне силу. Я ощущаю, как мои шаги по неглубоким сугробам, наметенных на прочном насте, становятся все более легкими и воздушными. Я едва касаюсь ногами черного снега с белой россыпью свежих снежинок, направляюсь к одинокой фигуре в защитном костюме, больше напоминающем скафандр астронавта. Мои чувства обостряются, откликаясь на свежую порцию энергии, влитой в меня вездесущей радиацией. Я на секунду останавливаюсь, чтобы прислушаться к тишине Черного Безмолвия…

Тишина не полная. Где-то вдалеке рокочет гром — гроза ушла к северу, прочь от развалин моего города, когда-то бывшего столицей Сибири. На юге испускает свой боевой клич сокол-мутант — мы, жители поверхности, без труда отличаем крик здорового сокола от крика мутировавшего — у последнего он более хриплый и каркающий. Должно быть, сказывается строение клюва, в котором пробиваются зубы. Впрочем, обычных соколов я не слышала уже давно — должно быть повымерли все.

Я прислушиваюсь еще глубже — так глубоко, чтобы расслышать дыхание стоящего в паре метров от меня человека. Я не могу видеть его лица за отражающим свет фар стеклом шлема, поэтому не могу ничего сказать о нем — бегают ли в испуге его глаза, или, быть может, его губы сложились в холодную улыбку.… Но я слышу его дыхание. Неглубокое и частое. Просто устал, или боится меня? Волнуется? Скорее всего.

Я ухожу в мир слухового восприятия еще глубже, пытаясь различить дыхание других. Тех, кто возможно залег рядом с ним в снегу, в засаде. Ничего. Вернее никого.

Я делаю еще пару шагов к нему, и поднимаю руку, приветствуя его. Он повторяет мой жест.

— Кто вы? — говорю я.

— Капитан Арсентьев, взвод охраны «пятерки».

Пятый бункер. Расположен несколько севернее завода, почти на самой окраине того, что когда-то было городом. От завода всего километра четыре, поэтому «пятерка» всегда считала себя в наибольшей безопасности, чем все остальные. Хотя, безопасность «пятерки» была весьма сомнительной. Да, в любой момент мы могли защитить их от мародеров, или помочь чем-то еще, но и им же, больше других доставалось от постоянных ракетных атак Штатов. И вообще, бомбили то нас, завод, поэтому когда однажды наша система ПРО не пристреляется вовремя, и пропустит ракету, «пятерка». Скорее всего, канет в небытие вместе с нами.

— Ирина Печерская. Отряд снабжения завода. — представилась я. Все уже давно привыкли употреблять вместо «Завода Ядерного оружия» просто «Завод». Все равно других заводов поблизости не было. Не было вообще. — Можно просто Ира, капитан. И мне было бы проще, если бы знала ваше имя.

— Виктор. — он кивает, словно бы в знак благодарности за то, что мы с ним можем обойтись без излишнего официоза. Однако, в его по-прежнему сбитом дыхании я не улавливаю ноток спокойствия. Он напряжен. Волнуется… Жаль, я не вижу его лица.