Камиль Фламмарион - Люмен Страница 3

Эти три элемента человеческой личности суть не что иное, как элементы вселенной: 1) атомы, материальные, инертные пассивные миры, 2) активные физические силы, управляющие мирами и трансформирующиеся одна в другую, 3) Бог, вечный и бесконечный дух, духовный создатель математических законов, которым подчиняются силы, неведомое существо, олицетворение высших принципов истины, красоты и блага.

Душа может быть соединена с телом лишь при помощи посредствующей жизненной силы. Когда жизнь угасает, душа, разумеется, отходит от тела, и утрачивает всякое отношение к пространству и времени. Она не имеет ни веса, ни протяжения. После смерти она остается в том месте неба, где проходила земля в момент отделения души от тела. Ты знаешь, что земля — планета, вроде, например, Венеры или Юпитера. Она двигается вдоль своей орбиты со скоростью 12.700 километров в час. Таким образом, через какой-нибудь час, вследствие одного освобождения от законов материи и вследствие своей неподвижности, душа находится уже на большом расстоянии от тела. Все дело в том, что, не имея веса, душа не находится под влиянием земного притяжения. Во всяком случае я должен прибавить, что душе нужно некоторое время, чтобы отделиться от тела, и что душа, удерживаемая магнетической силой, иногда остается в нем по нескольку дней, неохотно оставляя тело. Но вообще, обладая совершенно особенными способностями, душа может быстро переноситься из одного места пространства в другое.

Quaerens. — Я в первый раз познал в осязательной форме явление смерти, явление, в котором нет ничего сверхъестественного, и только теперь я начинаю понимать индивидуальное существование души, ее независимость от тела и жизни, ее природу, ее бытие и столь ясное значение в другом мире. Эта синтетическая теория подготовляет меня, как мне кажется, к восприятию твоего откровения.

Ты сказал, что при твоем вступлении в вечную жизнь с тобою совершилось нечто совершенно необычайное. Когда же это произошло?

Lumen. — Ты это сейчас узнаешь, мой друг. Но дай мне рассказать все по порядку. Ты помнишь, может быть, что когда мои старые каминные часы пробили полночь, и полная луна с высоты неба бросила на мой смертный одр свой бледный луч, моя дочь, мой внук и друзья моих дум удалились, чтобы хоть несколько отдохнуть; ты же остался у моего изголовья, обещав моей дочери не отходить от меня до утра. Если б наши братские отношения не делали этого излишним, мне пришлось бы благодарить тебя за столь нежное и трогательное участие. Так продолжалось не менее получаса. Полночная звезда склонялась уже к горизонту. Я взял твою руку и сказал тебе, что жизнь уже покидает мои конечности. Ты меня уверял в противном, но я прекрасно сознавал мое физиологическое состояние и был уверен, что мне оставалось жить всего лишь несколько мгновений. Ты направился было в комнаты моих детей, но я (уж не знаю, откуда у меня взялась на это сила) крикнул тебе, чтоб ты вернулся. Со слезами в глазах ты подошел ко мне и сказал: «Действительно, твоя воля уже известна, а завтра утром еще будет время позвать детей». В этих словах было противоречие, которое я заметил, не дав однако этого понять. Помнишь ли ты, как я попросил тебя открыть окно. Была чудная октябрьская ночь, прекраснее дивной ночи шотландских бардов, воспетой Оссианом. Недалеко от горизонта виднелись Плеяды, затуманенные поднимавшимся с земли туманом. Невдалеке царственно парили Кастор и Поллукс. А в высоте, образуя как бы звездный треугольник с предшествующими звездами, сияла в созвездии Возницы прекрасная звезда с золотыми лучами, изображаемая на краю зодиакальных карт и носящая название Капеллы.

Ты видишь, намять мне не изменила. Когда ты открыл окно, запах очарованных волшебницей-ночью роз ворвался ко мне и смешался с молчаливым сиянием звезд. Словами не выразить того блаженства, которое дали моей душе эти последние мгновения моей земной жизни, последние впечатления не исчезнувших еще чувств. Никогда еще, ни в часы самого беззаботного опьянения, ни в часы самого сладкого счастья, я не испытывал такой неизмеримой радости, такого полного довольства, такого небесного блаженства, какое дали мне эти немногие мгновения, освеженные запахом ароматных цветов и озаренные нежным взором далеких звезд…

В этот момент ты опять подошел ко мне, и твое возвращение вывело меня из забытья. Сложив руки на груди, я сосредоточился взором и мыслью в молитвенном созерцании. Я знал, что скоро внешний мир перестанет существовать для меня. И я помню, что мои губы шептали: «Прощай, старый друг, я чувствую дыхание смерти. Когда заря погасит эти звезды, здесь будет только бездыханный труп. Скажи моей дочери, чтобы она воспитала своих детей в созерцании вечных благ».

Опустившись перед моей постелью на колени, ты плакал. Я сказал тебе: «Прочти чудную молитву Христа». И ты дрожащим голосом начал читать «Отче наш»…

«…И остави… нам… долги наша… якоже… и мы… оставляем… должником… нашим…»

Это были последние слова, долетевшие до меня при посредстве земных чувств. Мой взор, устремленный на звезду Капеллу, померк, и я не знаю, что было дальше.

Года, дни и часы создаются движением земли. Помимо этого движения, земного времени в пространстве не существует, и, следовательно, вне земли нельзя составить и представления о нем. Тем не менее я думаю, что событие, о котором я хочу рассказать, совершилось в самый день моей смерти. Ибо, как ты узнаешь об этом сейчас, мое тело еще не было погребено, когда промелькнуло предо мной это видение.

Я родился в 1793 году; в момент смерти мне было, следовательно, 72 года и потому я был немало поражен, почувствовав в себе такой же огонь и бодрость духа, как бывало в лучшие дни моей юности. У меня не было тела, и тем не менее я не был бесплотен, ибо я чувствовал и видел, что у меня есть плоть; однако, эта плоть совершенно не походила на земное тело. Я не могу объяснить, каким образом я несся по небесному пространству. Какая-то сила влекла меня к великолепному золотистому солнцу, сияние которого, однако, не ослепляло меня. Его окружали, как я увидел еще издали, многочисленные небесные тела, каждое из которых было заключено в одно или несколько колец. Та же непонятная сила влекла меня к одному из них. Звездное пространство было как бы изрезано радугами. Золотистое солнце скрылось из моих глаз. Вокруг меня царила какая-то многоцветная ночь.

Мое духовное зрение было несравненно лучше земного. Странно было то, что оно как будто подчинялось моим желаниям. Достаточно сказать, что я видел не одни только неподвижные звезды; я ясно различал вращающиеся вокруг них планеты и — странная вещь — когда мне не хотелось более видеть звезду, стеснявшую меня в наблюдении вращающихся вокруг нее планет, она исчезала из моих глаз. Даже более: когда мой взор сосредоточивался на какой-нибудь отдельной планете, я различал вид ее поверхности, материки и моря, облака и реки, и хотя небесные тела мне вовсе не представлялись в увеличенном виде, подобно тому, как это бывает в телескопе, мне удавалось, при помощи какой-то особой концентрации моего духовного зрения, видеть и более мелкие объекты, на которых останавливался мой взор, например, деревню, город.