Курт Воннегут - Пожать руку Богу (сборник) Страница 3

Сталин же был рад принять трюизм Маркса в качестве руководства к действию, а вместе с ним – и китайские тираны, ибо им было совершенно не выгодно, чтобы всякие там священники поносили их самих и их цели на чем свет стоит.

Это высказывание также дало право многим людям в нашей стране утверждать, что социалисты выступают против религии и против Бога, а потому совершенно омерзительны.

К сожалению, я никогда не встречался с Карлом Сандбургом или Юджином Виктором Дебсом, хотя мне бы очень этого хотелось. В присутствии этих людей, олицетворяющих национальное достояние, мой язык, надо думать, завязался бы узлом.

Но все же одного социалиста из их окружения я знал: Пауэрса Хэпгуда из Индианаполиса. Ему был свойственен идеализм, присущий столь многим в здешних краях. Социализм идеалистичен. Хэпгуд, как и Дебс, – выходец из среднего класса, считавший, что в этой стране могло бы быть больше социальной справедливости. Он хотел, чтобы страна стала лучше, вот и все.

После окончания Гарвардского университета он пошел работать в угольную шахту, где старался убедить своих собратьев, рабочих, организовать профсоюз с целью добиться повышения зарплаты и улучшения условий труда. Он также возглавил митинг протеста, когда приводили в исполнение смертный приговор двум анархистам – Николе Сакко и Бартоломео Ванцетти в штате Массачусетс в 1927 году.

Семье Хэпгуда принадлежал процветающий консервный завод в Индианаполисе. Пауэрс Хэпгуд унаследовал его и отдал рабочим, которые загубили все предприятие.

Мы встретились в Индианаполисе после окончания Второй мировой войны. Он как раз занял пост в Конгрессе профсоюзов. На одном из пикетов возникла какая-то потасовка, и его пригласили в суд для дачи показаний. Когда он был вызван в качестве свидетеля, судья вдруг остановил заседание и спросил: «Мистер Хэпгуд, насколько мне известно, вы закончили Гарвардский университет. Скажите на милость, из-за чего такой человек, как вы, с вашими способностями и возможностями, предпочел подобную жизнь?» На это Хэпгуд ответил: «Из-за чего, ваша честь? Из-за Нагорной проповеди».

И еще раз: гип-гип-ура нашей славной команде!

Я родился в семье людей творческих. И вот теперь сам зарабатываю на жизнь искусством. Это не было бунтом. Скорее – чем-то вроде вступления во владение семейной автозаправочной станцией. Все мои предки занимались творчеством, и я просто последовал семейной традиции.

Однако мой отец, художник и архитектор, так сильно пострадал во время Великой депрессии, когда едва мог заработать себе на кусок хлеба, что был уверен: мне никоим образом не стоит связываться с искусством и гуманитарными науками. Он предостерегал меня от подобного увлечения, так как считал, что в качестве способа зарабатывания денег искусство безнадежно. Отец говорил, что учеба в колледже светит мне только в том случае, если я приму решение обучаться серьезным и практичным вещам.

Студентом в Корнелле в качестве основного предмета я изучал химию, потому что мой брат был известным химиком. Критики считают, что человек не может стать серьезным писателем, будучи выпускником технического вуза, как я. Традиционно преподаватели факультетов английского языка в университетах, сами того не осознавая, сеют в своих студентах страх перед инженерным, физическим и химическим факультетами. И я думаю, что этот страх передался критикам. Большинство наших критиков, будучи детищами факультетов английского языка, весьма подозрительно настроены по отношению к любому, кто интересуется техническими и прикладными науками. Как бы там ни было, в качестве основного предмета я изучал химию, но сейчас меня частенько заносит на факультеты английского языка, где я иногда преподаю, так что я привнес научное мышление в литературу. Благодарностей за это я получил очень мало.

Так называемым писателем-фантастом я стал после того, как кто-то объявил, что я писатель-фантаст. Я вовсе не хотел быть классифицирован подобным образом, и меня не покидала мысль о том, в чем же состоит мое прегрешение, из-за коего мне отказано даже в самой возможности заслужить репутацию серьезного писателя. Как я решил, причиной стало то, что я писал о технике, а большинство утонченных американских писателей о технике ничего не знали. Меня классифицировали как писателя-фантаста просто потому, что я писал о городе Скенектади, что в штате Нью-Йорк. Моя первая книга «Механическое пианино» была про Скенектади. В Скенектади располагаются огромные фабрики, и ничего кроме них. Я и мои товарищи были инженерами, физиками, химиками и математиками. И когда я писал о компании «Дженерал электрик» и Скенектади, для критиков, которые никогда там не бывали, это казалось фантазиями о будущем.

Я считаю, что романы, которые оставляют без внимания технику, искажают жизнь в столь же значительной степени, в какой она искажалась викторианцами, умалчивающими о сексе.

В 1968 году – когда я написал «Бойню № 5» – я наконец дорос до описания бомбардировки города Дрездена. Это была самая большая резня в истории Европы. Конечно, мне известно про Аушвиц, но резня – это то, что случается внезапно, отнимая жизни огромного количества людей за очень короткий промежуток времени. В Дрездене 13 февраля 1945 года в результате британских бомбардировок погибло 135 тысяч людей за одну ночь[6].

Полный бред, бесцельное уничтожение. Целый город сгорел дотла, и это было проявлением беспрецедентной британской жестокости – не нашей. Ночью они выслали бомбардировщики со своим новым изобретением[7] и спалили Дрезден до основания. В ту ночь огонь поглотил всю органику, за исключением небольшой группы военнопленных, включая меня. Это был эксперимент военных, призванный установить, возможно ли сжечь весь город, забросав его разрывными снарядами.

Как военнопленным нам приходилось не покладая рук хоронить мертвых немцев, выкапывая их задохнувшиеся тела из подвалов и перенося к огромному погребальному костру. И я слышал (но так и не увидел своими глазами), что это занятие оставили, потому как дело шло медленно и по городу, естественно, распространялось зловоние. Послали за огнеметчиками.

Почему мои товарищи военнопленные и я сам не были убиты, я не знаю.

В 1968 году я был писателем. Точнее, литературным поденщиком, наемным писакой. И признаться честно, готов был написать все, что угодно, лишь бы заработать денег. Какого черта, думалось мне, ведь я видел все своими глазами и сам прошел через это! Итак, я собирался написать книгу о Дрездене на заказ. Такую, знаете, книгу, которая могла бы лечь в основу сценария кинофильма, где Дин Мартин, Фрэнк Синатра и другие сыграли бы нас. Я пытался писать, но выходила полнейшая чушь. Я не улавливал чего-то самого главного.