Даниэль Клугер - Новые времена Страница 3

«Это ты верно сказал, Феб, – заметил он, – это конечно. Они все говорят переносно. А переносить нам приходится».

Силен собрался было возражать, но тут на площадь медленно и бесшумно выехал длинный черный лимузин. Силен захлопнул рот и вытаращил глаза. Собственно, у всех у нас физиономии были изумленными. Даже у Пандарея.

Автомобиль остановился у закрытого стационара и из него вышел не кто иной, как господин Лаомедонт собственной персоной, в дорогом костюме серо-стального цвета. Он подошел к крыльцу, постоял, задумчиво разглядывая вывеску, потом повернулся к сопровождавшему его молодому человеку в узком пальто (мы тут же узнали в нем исчезнувшего несколько месяцев назад Эака) и что-то ему сказал. Эак кивнул. После этого они оба сели в лимузин и уехали.

«Вот тебе и раз, – сказал Миртил и тут же завел свою волынку: – Ох, старички, не нравится мне это. Кто как, а я уезжаю. Дай пять, Феб, не поминай лихом. Мы с тобой хорошо прожили все эти годы, соседом ты был душевным, слова худого не скажу, грех жаловаться, так что…»

Впервые в жизни я не нашелся, что ответить соседу. Мало того, мне вдруг захотелось тоже погрузиться на какую-нибудь телегу. С вещами и Гермионой.

На душе стало совсем скверно. Разговоры о хлебе и табаке, закрытие пунктов приема желудочного сока. Напившийся до бесчувствия трезвенник Минотавр. Опять же, пенсию уже две недели как не выплачивают. Вот тебе и порядок вкупе со стабильностью…

«Опять казначей выпутался, сволочь, – сказал желчный Парал. – В позапрошлый раз, когда его собирались судить, сгорел городской театр. В прошлый – марсиане прилетели. А теперь вот Лаомедонта выпустили, да еще и Минотавр запил».

Мы некоторое время вяло обсуждали набивший оскомину вопрос о городском казначее, три года назад растратившем деньги, отпущенные на строительство городского стадиона, но до сих пор разгуливавшем на свободе, потому что следствие никак не могло прийти к концу – все время, действительно, что-то мешало.

Тут Калаид зашипел, задергался так, что все невольно посмотрели на него.

«А-алкоголика вылечить пра-актически нев-в-возмож-ж…» – сказал он. Вмешался Пандарей. «Вот что, старички, – сказал он. – Только между нами, ясно? Чтобы никому ни слова. Никто его не выпускал. Понимаете?» – «Как это не выпускал, – возразил Полифем, – ты, Пан, ослеп, что ли, вот же он только что приезжал…» – «Это не он, – настаивал Пандарей. – Не господин Лаомедонт. Это они там, в столице, двойника нашли. Загримировали подходящего, чтобы он, значит, вроде как сам Лаомедонт и появился. Поняли? На живца ловить будут, вот как это называется. Придет он сегодня ночью туда, тут они его р-раз!..» – «Да-а, – протянул Полифем. – Не успел Минотавр появиться, а уже заездил тебя, Пан, можно сказать, до ручки довел. До живца, то есть».

Тут все стали хлопать Пандарея по плечу и говорить: «Да, Пан, насчет живца-Лаомедонта это ты, старина, дал…»

«Зачем же они его загримировали, – ехидно спросил Парал, – если сами же сегодня ночью хотят накрыть? Ну, ты даешь, старина…»

Пан немного послушал, потом раздулся как глубоководная рыба, застегнул мундир на все пуговицы и заорал: «Поговорили – все! Р-разойдись! Именем закона».

И правда, делать здесь больше нечего было. Мне во всяком случае. Я направился в аптеку – нужно было купить сердечные капли себе и что-нибудь от мигрени Гермионе. Потом зашел на почту. Конечно, никаких распоряжений насчет пенсии и никаких объяснений по поводу задержки там не получали. Посоветовали зайти в городской совет. А еще лучше – просто немного подождать. В конце концов, задержка на две недели не может считаться чем-то совсем уж из ряда вон. Я решил, что – да, действительно, немного подождать вполне можно, попрощался с почтмейстершей.

Вернулся домой, сел почитать газету. Вот ведь как получается: в тот момент, когда хоть что-то можно было бы узнать от Харона, мой дорогой зять исчезает спокойненько и даже не дает труда позвонить домой, успокоить. А газета его, оставшись на попечение заместителя редактора господина Корибанта, как и положено, мгновенно превращается в большое двадцатичетырехстраничное вместилище безвкусной и неправдоподобной жвачки. Я перелистал газету и не нашел ни единого упоминания о возможном голоде. Или о пенсиях. Не говоря уже о таком важном событии, как например закрытие пунктов приема желудочного сока.

В качестве передовой статьи фигурировало полуподвальное творение некоего доктора Марсия (так мне и не удалось выяснить у Харона, кто скрывается за этим двусмысленным псевдонимом) о некоторых новейших исследованиях желудочного сока, проводившихся в последние месяцы. В частности, оказывается, что все человечество, в соответствии с составом данной жидкости, можно достаточно четко разделить на пять категорий, причем процентное содержание химических элементов передаются внутри каждой из этих категорий по наследству с большим постоянством, чем даже расовые признаки. Очень интересно. Написали бы лучше, что случилось с пенсиями.

Городское статистческое управление сообщало о стабильном росте благосостояния за минувшее лето – на 0, 1 % выше по сравнению с аналогичными периодами прошлого года. Начальник управления господин Эвтибиад высказал предположение, что это связано с притоком туристов.

Туристов этим летом можно было, по-моему, увидеть только в снах господина Эвтибиада.

Словом, повторяю, газета не содержала ровным счетом никакой полезной информации.

За обедом я рассказал Гермионе и Артемиде о закрытии стационара.

«Это, конечно, временно, – сказал я. – Не думаю, что они долго будут держать его закрытым. В конце концов, им же нужен желудочный сок.» – «А пенсии? – спросила Гермиона. – Что с пенсиями?»

Артемида молчала, уткнувшись в тарелку. Вообще, выглядела она уставшей, видимо ночной шум и ей не дал выспаться как следует.

Я рассказал о пенсиях.

«И как же мы будем жить? – осведомилась она. – Кто-нибудь в этом доме скажет мне, на какие деньги я буду вести хозяйство?»

Больше всего на свете я не люблю разговоры о деньгах. То есть не вообще о деньгах, а об их недостатке. Тем более за столом. Мне буквально кусок в горло не лез. К тому же она преувеличивала: даже если предположить, что пенсию задержат еще на полмесяца, проблем с хозяйством не будет. В конце концов, и я кое-что откладывал на черный день (десятку-двадцатку в месяц), и сама Гермиона была женщиной бережливой и экономной. Но спорить с ней в подобных случаях просто бессмысленно.

А она останавливаться не собиралась. Досталось всем: и мне – «бессовестному алкоголику, всякую копейку норовящему отнести в кабак» (она-таки учуяла запах водки), и Артемиде – «только о тряпках думающей» и даже отсутствовавшему Харону – за то, что уехал и не оставил денег перед отъездом.