Род Серлинг - Люди, где вы Страница 3

Было уже за полдень. Он сидел на кромке тротуара и смотрел на свою тень и на другие тени вокруг. Маркиза над витриной лавки, стойка с надписью: "Остановка автобуса", фонарный столб - все превращалось под солнцем в плоские бесформенные пятна, перечеркивающие тротуар. Он тяжело поднялся на ноги, бегло взглянул на стойку автобусной остановки и стал смотреть вдоль улицы, словно надеясь в глубине сердца и не веря самому себе, что вот сейчас подойдет огромный красный автобус, откроются его двери и толпа людей сразу заполнит пустынные тротуары. Люди. Вот кого ему хотелось увидеть. Людей, таких же, как он сам... Тишина росла и росла весь день. Она превратилась в сущность, в бытие, давила на него, стала настойчивой, горячей, похожей на душный комок шерсти, вызывающей зуд субстанцией, окружающей его со всех сторон, укрывшей его, и он потел, задыхался и корчился под этим пологом, мечтая только об одном - как бы сбросить его с себя и выбраться наружу. Он медленно двинулся вдоль главной улицы - в четырнадцатый или даже в пятнадцатый раз с утра. Он шагал мимо знакомых уже лавочек, заглядывая в знакомые двери, но все оставалось по-прежнему. Прилавки, товары - все пустынное, мертвое. В четвертый раз после полудня он завернул в банк и, тоже в четвертый раз, прошел в клетушки кассиров, пригоршнями расшвыривая деньги. В одно из таких посещений он прикурил сигарету от стодолларовой бумажки и хохотал, как сумасшедший, глядя на огонек, съедающий банкноту, пока, внезапно бросив ее, полусгоревшую, на пол, не почувствовал, что у него больше нет сил смеяться. Ну хорошо, такие времена настали, что парень может себе позволить спалить сто долларов на прикурку, - и что из этого?.. Он вышел из банка, пересек улицу и направился к аптеке. Надписи, приклеенные к стеклам витрины, объявляли распродажу "два на один" - любые две вещи на доллар. С другого конца улицы донесся голос церковных колоколов, звук больно хлестнул его по нервам: он распластался, раскинув руки, по стене аптеки, глядя безумными глазами в сторону, откуда доносился звон, пока до него не дошло, что это такое. Он вошел в аптеку. Внутри это была просторная квадратная комната, по всем четырем сторонам которой тянулась высокая стойка, а стены закрыты рядами полок со всевозможными стеклянными посудинами. В глубине был расположен большой, с зеркалом позади, прилавок для продажи газированной воды, весь заклеенный рекламами напитков. Он остановился возле табачного отдела, выбрал себе дорогую сигару, снял с нее чехольчик и понюхал. - Хорошая сигара - вот чего не хватает в этой стране, - заявил он вслух на пути к прилавку с газировкой. - Хорошей сигары. Парочки хороших сигар. И двоих людей, чтобы их выкурить... Он осторожно поместил сигару в нагрудный карман и зашел за прилавок. Оттуда он обвел взглядом все помещение, пустые будочки для прослушивания пластинок. И ощутил безмятежность этого места, совершенно несовместимую с его предназначением. Эта комната служила для того, чтобы в ней действовали: она почти готова была пробудиться, ожить, но это никак не получалось... Высокие контейнеры с мороженым стояли за прилавком. Он взял совок, а с полки возле зеркала снял стеклянное блюдце и положил в него две огромные порции. Облил мороженое сиропом, посыпал орехами, добавил вишенку и немного взбитых сливок. Потом поднял взгляд и спросил: - Ну, как - никто не хочет? Специальная воскресная - ну, кто храбрый? - Он помолчал и прислушался к мертвой тишине. - Никто, значит? Ладно... Он набрал полную ложку мороженого вместе с вишней и со сливками, положил все это в рот и едва глаза не зажмурил от удовольствия. В первый раз за все это время он увидел свое отражение в зеркале и нисколько не удивился. Лицо в зеркале было смутно знакомо; это не было лицо красавца, но и неприятным его тоже нельзя было назвать. И молодое, подумал он. Совсем молодое. Лицо человека, которому до тридцати еще жить да жить. Может быть, ему двадцать пять или двадцать шесть - никак не больше. Он внимательно рассматривал свое отражение. - Прости меня, старина, - обратился он к зеркалу, - но я никак не могу вспомнить твоего имени. Лицо вроде и знакомо, но имя - убей, не помню. Он набрал еще одну ложку, покатал мороженое на языке, пока оно не растаяло, проглотил, все время наблюдая за этими манипуляциями в зеркале, непринужденно сделал жест ложкой в сторону отражения: - Я расскажу тебе, в какую беду я влип. Меня мучает кошмар, а проснуться никак не могу. Ты его часть. И ты, и это мороженое, и вот эта сигара. Полицейский участок, и та будка с телефоном... и та кукла в кабине, - он опустил взгляд в блюдце с мороженым, потом обвел глазами аптеку и снова посмотрел на свое отражение. - Весь этот дурацкий городишко - где бы он ни был и чем бы он ни был... - он наклонил голову набок, припомнив внезапно что-то, и улыбнулся своему отражению: - Только что вспомнил одну штуку. Это Скрудж тогда сказал. Помнишь Скруджа, старого товарища Эбенезера Скруджа? Он это выложил привидению - Джекобу Марли: "Ты, может быть, и всего-то непереваренный желудком кусок мяса или капля горчицы. А то крошка сыра или кусочек сырой картофелины... Словом, от тебя не так отдает могилой, как подливой". Он положил теперь совок на стойку и отодвинул от себя блюдце с мороженым. - Понял? Вот и ты тоже такой. Вы все такие. Ты - то, чем я вчера поужинал. - Улыбка исчезла с его лица. Что-то напряженное пробилось и в голосе: - Но теперь я понял. Понял! Я хочу проснуться! - Он повернулся от зеркала к комнате, к пустым будкам для прослушивания записей. - Если уж я не могу проснуться, то тогда надо найти кого-то, с кем можно поговорить. Уж это-то я просто обязан сделать. Надо найти кого-то, с кем я смогу поговорить!.. Только тут он обратил внимание на картонку, стоящую на прилавке. Это был календарный план баскетбольных игр команды карсвиллской средней школы, объявлявший, что 15 сентября состоится матч между карсвиллцами и школьной командой из Коринфа. 21 сентября Карсвилл должен был играть с Лидевиллом. В декабре должны были состояться игры с командами еще шести или семи школ - все это объявлялось вполне официально на большом листе картона. - Я, должно быть, парень с богатым воображением, - произнес молодой человек. - С очень, очень богатым воображением. Все до последней мелочи продумываю. До последней мелочи... Он вышел из-за стойки с газировкой и, перейдя комнату, очутился возле нескольких вращающихся этажерок с карманными изданиями. Здесь все больше были книги про убийства, представленные на обложках полуголыми блондинками, с такими заголовками, как, например, "Смерть приходит в публичный дом", рядом стояли дешевые перепечатки известных детективов и книг ужасов. Какая-то поделка под названием "Безумней некуда", с обложки ее улыбалась рожа полуидиота и крупно была выведена рекламная фраза: "Альфред Нойман говорит: "Чего еще! Буду я ломать голову!.."" Некоторые книги были как будто знакомы. Огоньками узнавания вспыхивали в его мозгу отрывки сюжетов, имена и характеры действующих лиц. Проходя мимо этажерок, он рассеянно крутнул одну. Она заскрипела, повернулась, и заголовки, рисунки, обложки пестрым калейдоскопом замелькали перед глазами, пока он не увидел книжку, которая заставила его обеими руками схватиться за полку, чтобы остановить ее вращение. На обложке этой книги была изображена пустыня без конца и края, в самом центре которой, подавленная окружающим пространством, виднелась крохотная человеческая фигурка: воздев руки в мольбе, человек смотрел в небо. На горизонте едва прорисовывалась низкая горная гряда, а из-за вершин словно бы всходила единственная строчка заголовка - "Последний человек на Земле". Он глаз не мог оторвать от этой фразы, чувствуя, как изображение сливается с чем-то в его мозгу. "Последний человек на Земле". Был в этих словах какой-то особенный смысл - что-то необыкновенно важное, что-то такое, что внезапно заставило его задохнуться и крутнуть полку так, что странное название немедленно унеслось с глаз долой по пестрой, разноцветной орбите. Но когда витрина замедлила свое вращение, обложка снова очутилась перед его глазами, отчетливая и яркая, и только теперь он понял, что их полным-полно здесь, книг с этим названием. Множество книг про последнего человека на Земле. Ряд за рядом стояли крошечные фигурки людей с простертыми руками, вокруг каждого из них расстилалась пустыня, и каждая обложка успевала сказать об этом молодому человеку, по мере того как витрина вращалась все медленнее и медленнее и, наконец, остановилась совсем. Он, пятясь, отошел от книг, не в силах оторвать от них взгляда, и все так же, пятясь, дошел до входной двери, где мельком увидел свое отражение в зеркале - на него смотрел парень с побелевшим лицом, стоящий в проеме входа в аптеку, - усталый, одинокий, отчаявшийся и испуганный. Он вышел, приходя понемногу в себя, хотя и тело и мозг все еще не могли успокоиться. Дойдя до середины мостовой, он остановился и стал оглядываться, оглядываться, поворачиваясь во все стороны, поворачиваясь, поворачиваясь... Внезапно он закричал: - Эй? Эй! Эй, кто-нибудь?.. Кто-нибудь видит меня?.. Слышит меня? Эй! Почти тотчас пришел ответ. Басовые, мелодичные голоса церковных колоколов поведали ему, что время катится к вечеру. Пять раз прозвонили они и смолкли. Эхо еще звучало недолго, но потом и оно затихло. Молодой человек снова побрел по улице мимо знакомых магазинчиков, не замечая их. Глаза его были широко раскрыты, но он ничего не видел. Он все думал и думал о названии книги - "Последний человек на Земле"; с ним происходило что-то непонятное. Ощущение было такое, словно, вызывая тошноту, по пищеводу проходил непрожеванный кусок, холодный и тяжелый, как свинец. "Последний человек на Земле". Рисунок и слова с пугающей ясностью отпечатались в его сознании. Ничтожная фигурка, одиноко стоящая среди пустыни с простертыми руками. Едва различимая, одинокая фигурка, чья судьба огромными буквами написана на небе, по вершинам гор - последний человек на Земле... Он шел к парку и все не мог избавиться от наваждения рисунка и слов. Солнце выглядело бледнее и словно отдалилось, оно уже направлялось на покой, но он не замечал этого...