Стивен Кинг - Баллада о гибкой пуле (вариант перевода) Страница 3

- Пожалуй, он действительно свихнулся, - сказал писатель, и все рассмеялись.

- Он ответил письмом, - продолжал редактор, отшвыривая окурок в сторону озера. - В письме говорилось: "Дорогой Генри Уилсон (просто Генри, если не возражаете). Ваше письмо меня взволновало и обрадовало. А жена, пожалуй, была рада даже больше меня. Деньги меня устраивают, хотя, признаться, публикация на страницах "Логанса" - уже вполне адекватное вознаграждение (но деньги я, разумеется, приму). Я просмотрел Ваши сокращения и согласен с ними. Думаю, они и рассказ сделают лучше, и сохранят место для карикатур. С наилучшими пожеланиями, Рег Торп".

После его подписи стоял маленький рисунок, скорее даже что-то просто начириканное, глаз в центре пирамиды, как на обратной стороне долларового банкнота. Только вместо "Novus Ordo Seclorum" внизу были слова "Fornit Some Fornus".

- Или латынь, или какая-то шутка, - сказала жена агента.

- Просто свидетельство растущей эксцентричности Рега Торпа, - сказал редактор. - Его жена поведала мне, что Рег уверовал в каких-то маленьких человечков, что-то вроде эльфов или гномов. В форнитов. Для него это были эльфы удачи, и он считал, что один из них живет в его пишущей машинке.

- О господи, - вырвалось у жены писателя.

- По Торпу, у каждого форнита был маленький приборчик наподобие пистолета-распылителя, заполненный... Видимо, можно сказать, порошком удачи. И этот порошок удачи...

- ...называется "форнус", - закончил за него писатель, широко улыбаясь.

- Да, его жена тоже думала, что это забавно. Вначале. Форнитов Торп придумал двумя годами раньше, когда планировал "Персонажей преступного мира", и поначалу она думала, что Рег просто над ней подшучивает. Может быть, когда-то так оно и было. Но потом выдумка развилась в суеверие, потом в непоколебимую веру. Я бы это назвал... гибкой выдумкой, которая стала в конце концов твердой. Очень твердой.

- В этом деле с форнитами имелись и забавные стороны, - сказал редактор. - В конце пребывания Торпов в Нью-Йорке пишущую машинку Рега очень часто приходилось отдавать в ремонт, и еще чаще она оказывалась в мастерской после их переезда в Омаху. Один раз, когда его собственная машинка была в ремонте, Рег в той же мастерской взял машинку напрокат, а через несколько дней после того, как он забрал свою домой, ему позвонили из мастерской и сказали, что вместе со счетом за ремонт и чистку его машинки Рег получит еще и счет за чистку той, которую он брал на время.

- А в чем было дело? - спросила жена агента.

- Там оказалось полно всяческой еды, - сказал редактор. - Маленькие кусочки тортов и пирожных. На валике и на клавишах было намазано ореховое масло. Рег кормил форнита, живущего в его пишущей машинке. И на тот случай, если форнит успел перебраться, он кормил и машинку, взятую напрокат.

- О боже, - произнес писатель.

- Как вы понимаете, ничего этого я тогда еще не знал. Поэтому я ответил ему и написал, что очень рад его согласию. Моя секретарша отпечатала письмо, принесла его мне на подпись, а потом ей понадобилось зачем-то выйти. Я подписал, - она все не возвращалась. И вдруг - даже не могу сказать, зачем - я поставил под своей фамилией тот же самый рисунок. Пирамиду. Глаз. И "Fornit Some Fornus". Идиотизм. Секретарша заметила и спросила, действительно ли я хочу, чтобы она отправила письмо в таком виде. Я пожал плечами и сказал, чтобы отправляла.

Через два дня мне позвонила Джейн Торп. Сказала, что мое письмо привело Рега в сильное возбуждение. Рег решил, что нашел родственную душу. Кого-то еще, кто знает про форнитов. Видите, какая сумасшедшая получалась ситуация? Тогда для меня форнит мог означать что угодно: от гаечного ключа до ножа для разделки мяса. То же самое касается и форнуса. Я объяснил Джейн, что просто скопировал рисунок Рега. Она захотела узнать, почему. Я, как мог, уходил от ответа: не мог же я ей сказать, что, подписывая письмо, я был здорово пьян.

Он замолчал, и над лужайкой повисла неуютная тишина. Присутствующие принялись разглядывать небо, озеро, деревья, хотя ничего интересного там за последнюю минуту-две не прибавилось.

- Я пил всю свою взрослую жизнь и едва ли смогу сказать, когда начал терять контроль над этой страстью. Я начинал пить во время ленча и возвращался в редакцию "на бровях", однако там я работал безупречно. А вот выпивка после работы - сначала в поезде, потом дома, - именно это выбило меня из колеи.

У нас с женой и так хватало проблем, но пьянство эти проблемы только усложняло. Жена довольно долго собиралась уйти от меня, и за неделю до того, как я получил рассказ Торпа, она все-таки ушла.

Когда пришел рассказ, я как раз пытался справиться с этим ударом. Пил слишком много. И вдобавок у меня наступило то, что сейчас модно называть "кризисом середины жизни". Тогда, однако, я знал только, что угнетен состоянием моей профессиональной жизни так же, как состоянием личной. Я с трудом справлялся... пытался справиться с растущим ощущением, что редактирование рассказов для массового потребителя, которые будут прочитаны лишь нервными пациентами в стоматологических клиниках, домохозяйками да изредка скучающими студентами - занятие отнюдь не благородное. Я пытался сжиться с мыслью - все мы в "Логансе" пытались, что через шесть, или десять, или четырнадцать месяцев "Логанса", возможно, уже не будет.

И вот посреди этого серого осеннего ландшафта средневозрастной озабоченности появляется, словно яркий солнечный луч, очень хороший рассказ очень хорошего писателя - забавный, энергичный взгляд на механику сумасшествия. Я знаю, это звучит странно, когда говоришь про рассказ, в котором главный герой убивает жену и маленького ребенка, но вы спросите любого редактора, что такое настоящая радость, и он скажет вам, что это неожиданно появляющийся блестящий роман или рассказ, приземляющийся на вашем столе, словно большой рождественский подарок. Вы все, наверно, знаете рассказ Ширли Джексон "Лотерея". Он кончается так плохо, как даже нельзя себе представить. Я имею в виду, что там до смерти забивают камнями одну добрую леди. И в убийстве участвуют ее сын и дочь, можете себе представить! Но это великолепный рассказ... Готов спорить, редактор "Нью-Йоркера", который первым его прочел, в тот день ушел домой, насвистывая.

Я все это говорю к тому, что рассказ Торпа стал для меня лучшим, что случилось тогда в моей жизни. Единственным хорошим событием. И из того, что его жена сказала мне в тот день по телефону, я понял, что для Рега мое согласие на публикацию рассказа тоже было единственным хорошим событием за последнее время. Отношения автора и редактора - это всегда взаимный паразитизм, но в нашем с Регом случае этот паразитизм достиг неестественных размеров.