Герберт Уэллс - Армагеддон Страница 3

Потом мы пошли в танцевальный зал, но я не могу описать его. Это было огромное помещение, превосходящее все, что вы когда-либо могли видеть. В одном месте в стену галереи были вделаны высокие старинные ворота Капри. Вздымались легкие колонны, золотые ветки и побеги ниспадали со столбов в виде фонтана, заливали потолок, как утренняя заря, переплетаясь, как... как сети заговора. Вокруг всего зала стаяли чудесные статуи, странные драконы и причудливые, удивительные химеры, державшие светильники. Все помещение было залито искусственным светом, более ярким, нежели утренняя заря. Когда мы проходили через толпу, все оборачивались и смотрели на нас, так как все знали меня в лицо и по имени, а также и то, что я неожиданно отказался от власти и борьбы и приехал сюда. Все смотрели также на даму, которая была со мной, хотя никто не знал истории ее появления или неверно истолковывали ее. И я знал, что некоторые из них считали меня счастливым, несмотря на то, что имя мое было запятнано бесчестьем и позором.

Воздух был полон музыки, гармоничного благоухания и ритма красивых движений. Тысячи красивых людей двигались по зале, наполняли галереи, сидели в различных уголках. Все были одеты в яркие цвета, увенчаны цветами, танцевали в большом кругу среди белых статуй древних богов, красивые процессии юношей и девушек проходили взад и вперед. Мы танцевали с ней не однообразные, скучные танцы наших дней, то есть настоящего времени, но какой-то прекрасный, опьяняющий танец. До сих пор у меня стоят перед глазами ее радостные движения. Она, знаете, танцевала серьезно, с достоинством - и все же ласкала меня, улыбалась и ласкала меня взором.

Музыка была тоже другая,- пробормотал он.- Она звучала... Нельзя описать - как! Она была бесконечно богаче и разнообразнее, чем какая-либо музыка, которую мне случалось слышать наяву.

Потом - это было во время нашего танца - какой-то господин подошел и заговорил со мной. Это был тощий, энергичный с виду человек, слишком просто одетый для данного случая. Я уже за завтраком заметил, что он следил за мной, также когда мы шли в танцевальный зал - я все время старался избегать его взгляда,- и теперь, когда мы сидели в небольшой нише, с улыбкой следя за веселящейся публикой, двигавшейся по всем направлениям по ярко освещенному залу, он подошел, дотронулся до меня и заговорил так, что я был вынужден слушать его. Он хотел поговорить со мной наедине.

"Нет,- возразил я,- у меня нет тайн от этой дамы. Что вы хотели сказать?"

Тогда он ответил, что сообщение его будет неинтересно и, во всяком случае, скучно для дамы.

"Может быть, и для меня?" - сказал я.

Он посмотрел на нее, как бы прося защиты. Потом спросил неожиданно, слышал ли я о враждебном заявлении, которое сделал Ившэм. Надо вам сказать, что Ившэм раньше всегда стоял рядом со мной во главе той большой партии, там, на севере. Это был властный, суровый, бестактный человек, и только я умел обуздывать и усмирять его. Я думаю, что больше из-за него, чем из-за меня, так взволновались все тогда при моем уходе, поэтому заданный мне вопрос возбудил во мне заново интерес к той жизни, которую я на время покинул.

"Я за последнее время ничем не интересовался,- сказал я.- Что же говорил Ившэм?"

И он начал оживленно рассказывать. Признаться, даже я был поражен необузданным безумием Ившэма - такие дикие и угрожающие слова были им сказаны. Присланный ими человек не только передал мне слова Ившэма, но стал спрашивать совета и разъяснять мне, как я им нужен. Пока он говорил, моя дама сидела немного наклонившись и следила за выражением моего лица и лица моего собеседника.

Старая привычка обсуждать и составлять планы тотчас же проснулась во мне. Я сразу представил себе мое возвращение на север и весь драматизм этого положения. Все, что этот человек говорил, показывало, что в партии царит большой беспорядок, но крушения ее еще не было. Если я вернусь туда, моя власть будет сильнее, нежели когда я уехал оттуда. Потом я подумал о своей подруге. Вы понимаете... Как вам сказать? Были известные особенности в наших отношениях - не буду упоминать о них,- которые делали ее присутствие там невозможным. Я должен был оставить ее, я должен был открыто и навсегда отказаться от нее, если бы хотел продолжать свое дело на севере. И он знал это, когда говорил со мной и с ней,- он знал это так же хорошо, как и она: исполнение долга означало сперва разлуку, а потом окончательный разрыв. Эти мысли рассеяли мечту о возвращения на север. Я неожиданно повернулся к моему собеседнику, и он подумал, что его красноречие убедило меня.

"Какое мне теперь дело до всего этого? - сказал я.- Я со всем этим покончил. Не думаете ли вы, что я своим уходом кокетничаю с обществом?"

"Нет,- возразил он,- но..."

"Отчего же вы меня не оставите в покое? Я со всем этим уже покончил. Я теперь только частное лицо!

"Да,- ответил он.- Но подумали ли вы... Эти толки о войне, эти тревожные слухи, эти ярые нападки..."

Я встал.

"Нет! - воскликнул я.- Я не хочу вас больше слушать. Я все принял во внимание, все взвесил. - и я удалился".

Казалось, он собирается настаивать. Он посмотрел на меня, потом на наблюдавшую за нами мою подругу.

"Война",- повторил он, как бы говоря сам с собой, затем медленно повернулся и пошел прочь.

Я стоял, погруженный в вихрь мыслей, вызванных его призывом.

Тогда прозвучал ее голос.

"Дорогой мой,- сказала она,- если ты им необходим..." Она не закончила и остановилась.

Я взглянул на ее милое лицо, настроение мое поколебалось и упало.

"Я им нужен только затем, чтобы сделать то, что они сами не решаются сделать,- возразил я.- Если они не доверяют Ившэму, пусть сами устраиваются с ним как хотят".

Она посмотрела на меня с сомнением.

"Но война..." - возразила она. Я заметил сомнение на ее лице, появлявшееся уже и раньше,- сомнение во мне и в себе: первая тень такого сомнения, строго говоря, уже должна была разъединить нас навсегда.

Я был старше и без труда мог убедить ее в том или ином.

"Дорогая,- начал я,- не смущайся случившимся. Никакой войны не будет. Время войн прошло. Верь мне, что я знаю положение дел. Они не имеют права на меня, дорогая, и никто не имеет права на меня. Я был свободен в выборе жизни, и я сделал свой выбор".

"Но война..." - повторила она,

Я сел рядом с ней, обнял ее одной рукой, а другой взял ее за руку. Я решил рассеять ее сомнения, хотел развеселить ее. Я стал обманывать ее и вместе с тем обманывал и себя. А она слишком охотно верила мне, слишком готова была забыть обо всем.

Вскоре тень рассеялась, и мы поспешили к месту нашего купания, к гроту del Bovo Marino, где мы обычно купались каждый день. Мы плавали и брызгали друг в друга, поддерживаемые волнами; мне казалось, что я становлюсь легче и сильнее, чем обыкновенный человек. Наконец мы вышли из воды, веселые, мокрые, и стали бегать между скал. Я надел сухой купальный костюм, мы сели пожариться на солнце, и я задремал, прислонив голову к ее коленям; она положила, мне руку на голову, стала слегка проводить ею по волосам - и я заснул.